Александр Воинов - Западня

— А ты расспроси у дежурных, — сказал Егоров.

— Так они в самый последний момент узнают либо вообще ничего не узнают.

— Я пойду, — сказала Тоня. — Прощайте и не поминайте лихом. Меня ждет Штуммер.

Штуммера в комендатуре не оказалось. Дежурный, очевидно уже предупрежденный, едва взглянув на Тонин паспорт, открыл большую, бухгалтерского вида книгу и пересказал немногословное распоряжение Штуммера: немедленно отправиться в Люстдорф. Это означало — к Короткову!

Ох, как ей этого не хотелось! Пока она еще верила в то, что над ним нависла угроза смертельной опасности, и искала способа, как выручить его из беды, встречи с ним казались необходимыми. Но теперь она знала, что перед ней изощренный враг, который ведет свою сложную игру: завоевывает доверие тех, кто хочет бороться с гитлеровцами и потом предает их.

На вопрос, когда же вернется Штуммер, дежурный весьма уклончиво ответил, что майор, мол, в командировке и будет не ранее конца недели.

Что ж, надо идти. Приказ есть приказ.

И снова — дорога. И одиночество, и ожидание встречи, которая неизвестно как начнется и неизвестно чем кончится…

В комнате у Короткова как будто ничего не изменилось. Даже краюха хлеба, похоже, та же самая и так же лежит в смятой газете, окруженная крошками… Но вот в самом хозяине дома что-то вроде изменилось. Он заметно обеспокоен чем-то, лицо его стало желтым, мертвенно поблескивают железные зубы.

Он выслушал, не перебивая, подробный рассказ Тони о встрече с Григорием Ивановичем и Виктором, о том, как они грелись у костра и как они ее радушно приняли, накормили, а потом втроем они пошли к дальнему лесу. Ее они на всякий случай оставили в кустах, в стороне от блиндажа, чтобы не подвергать опасности, если вдруг наткнутся на засаду, и чтобы она смогла вернуться и обо всем доложить. Но все счастливо обошлось. Партизаны выслали своих людей и указали дорогу в лагерь. Командир отряда, узнав, что они пришли для связи, подробно расспросил о делах группы и пока оставил их у себя. А ее послал сообщить, что все обошлось благополучно…

Рассказывая, она думала о том, что, собственно, игра уже окончена: он не может не знать, что ее послал Штуммер, и потому ждала, что Коротков оборвет ее на полуслове. Но он слушал внимательно, одобрительно покачивал головой, а на лице его застыло какое-то болезненное выражение, какая-то невысказанная тоска, что ли…

— Ты Луговому обо всем доложила? — спросил он, когда она закончила, подавив облегченный вздох, потому что история, которую сочинил для нее Богачук, кажется, прозвучала для Короткова вполне убедительно.

— Нет. Он болен, и я его не нашла.

— Та-а-ак, — нараспев проговорил Коротков. — Ну, а тех, кто ожидал в блиндаже, ты видела?

— Нет, они так и не вышли.

Коротков кашлянул, задумчиво провел пальцем с прокуренным ногтем по верхней губе и откинулся на спинку стула.

— Ну что ж, спасибо. Жаль, конечно, что мы с Луговым теперь долго не увидимся, но надеюсь, у нас еще будут общие дела.

Тоня видела, что его что-то еще беспокоило.

— Ну, как там, большой отряд? — спросил он.

— По-моему, очень большой.

— Примерно сколько человек?

Тоня пожала плечами:

— Не знаю… Все же в лесу… Не видно…

— Ну все-таки? — настаивал Коротков. — Триста, четыреста?..

— Гораздо больше.

— Вооружены?

— У всех винтовки и автоматы.

— Так-с… А со жратвой у них как?..

— С этим трудновато. На щи нажимают, — улыбнулась Тоня.

— Богачук — он какой хоть из себя?

— Невысокий, кучерявый… Лет сорока, не больше… Его уважают, — добавила Тоня, понимая, что он хочет узнать. — Дисциплину держать умеет…

— Вижу, у тебя к нему симпатия, — улыбнулся Коротков.

— Особой нет. Просто говорю, что видела.

— А как Григорий Иванович и Виктор?.. Как они себя вели?..

— Когда шли, волновались.

— Ну, понятно! Не на пироги я их послал, — проговорил Коротков. — А в отряде как было?

— Часовые, конечно, встретили недоверчиво. Завязали нам всем глаза. Но когда нас проверили, отношение, конечно, изменилось…

— При тебе с ними разговаривали?

— Их отдельно повели, а меня в санитарную часть сразу отправили — ноги я себе стерла… Со мной потом отдельно беседовали. Всякие вопросы задавали, но я, конечно, не сбилась…

Она нарочно говорила нечетко, вызывая Короткова на откровенный разговор, но он этого словно не понимал.

— Трудно работать! — говорил он, шагая и шагая по комнате. — Правда, ядро я уже собрал крепкое, но нужны связи. А знаешь, как это трудно! Тот же Луговой… Тебя вот посылает, а сам на явку не приходит. А нам сейчас нужно объединять силы. Ты ему об этом при случае скажи.

— Ладно…

«Он чем-то обеспокоен, но о судьбе Григория Ивановича и Виктора еще ничего не знает», — думала Тоня, чувствуя, как постепенно ослабевает стесненность в груди и возвращается спокойствие. Конечно, исчезнувших полицаев будут искать, и, может быть, Штуммер уже выехал в Доронино. Однако что бы ни произошло, она будет настаивать на том, что в блиндаж не заходила и никого не видела.

— Ничего! — Коротков устало махнул рукой. — Вот проведем совместную операцию, тогда, уверен, все изменится. Когда будут общие дела, тогда возникнут и более крепкие связи. Верно? А операция намечается интересная!.. Можно отбить у немцев сотню пленных. Сто спасенных! И это уже немало… Их каждый день гоняют на товарную станцию, там неподалеку вход в катакомбы… Людей у меня мало. — Он болезненно улыбнулся и придвинул к Тоне хлеб: — Ешь! А чайку сейчас согрею.

Внезапно на крыльце застучали чьи-то шаги, послышались голоса нескольких мужчин. Коротков быстро распахнул входную дверь.

Тоня взглянула и содрогнулась. Через порог перешагнул Камышинский! Он тоже сразу ее узнал, испуганно попятился назад, но чьи-то руки подтолкнули его, и он невольно оказался на середине комнаты.

Камышинский был одет так же, как и при встрече в комендатуре. Тюремная желтизна словно задубила морщины на его лице, и они казались твердыми. В глазах с кровяными прожилками — острая настороженность.

— Что вам от меня надо? Зачем вы меня сюда притащили? — крикнул Камышинский, оборачиваясь к мужчинам, один из которых, лет сорока, в черном пальто, держал в руке котелок, какие носили муниципальные чиновники. На его тщательно выбритом интеллигентном лице с подбритыми усиками застыла испуганная, вымученная улыбка. И странно было видеть, что другой рукой он сжимает пистолет, — правда, держит его неумело, очевидно впервые в жизни направляет оружие на человека.

Второй мужчина, грузный, в меховой куртке, которую давно пора бы заменить чем-нибудь более легким, загораживал дверь, и Тоня, взглянув на его могучие кулаки, подумала, что они могут оказаться пострашнее пистолета.