Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2

– Это был ниндзя. Его подослал Булкокс, – сказал Фандорин, борясь с головокружением. – Я отвезу вас к врачу. К доктору Твигсу.

Но было очевидно, что никакой врач князю не поможет, у того уже зрачки закатывались.

Вдруг он сморщился, напряг все свои силы и медленно, но отчётливо произнёс:

– Не Булкокс… Дон…

– Что?

– Дон… Цурумаки.

И всё. Челюсть, дрогнув, отвисла. Из-под приоткрытых век виднелись одни белки.

В ушибленной голове титулярного советника застучало: дон-дон-дон.

Фандорину показалось, что он прилёг на доски всего на пол-минуты, переждать острый приступ головокружения, но, вновь открыв глаза, он обнаружил, что лежит у себя в спальне, на кровати, совершенно раздетый и укрытый одеялом, а с обеих сторон над ним склонены две узкоглазых головы: одна круглая, с щёточкой коротко стриженных волос; другая узкая, при аккуратном проборе. То были Маса и Сирота, смотревшие на титулярного советника с одинаковым выражением крайней тревоги.

– Что… со… мной? – с трудом выговорил Эраст Петрович, еле ворочая сухим языком.

Простой вопрос вызвал целую дискуссию по-японски, после которой японцы кивнули друг другу, словно о чем-то сговорившись, и письмоводитель осторожно начал:

– На рассвете госпожа О-Юми растолкала вашего слугу. Сказала: «С господином плохо, я чувствую. Идём скорей». Побежала вдоль набережной в сторону грузовых пирсов, Масахиро за ней. Он говорит, что она бежала и всё смотрела на причалы. На одном из самых дальних, уже в туземном городе, они нашли вас лежащим без сознания, в крови.

Фандорин посмотрел на Масу – тот со значением прищурился. Ага, понял Эраст Петрович, про то, что рядом лежало мёртвое тело, Сироте не рассказали. Это правильно. Но откуда О-Юми узнала, что я попал в беду? И как догадалась, что меня нужно искать на берегу? Удивительная женщина. Где она?

Он посмотрел вокруг, но в комнате её не было.

– Госпожа О-Юми сделала что-то – кажется, прижала какую-то вену, и кровотечение остановилось. Тогда она оторвала полосу от платья, перевязала вас. Приказала слуге нести вас домой, а сама не вернулась. Она сказала, что срочно нужен отвар какой-то горной травы, Масахиро не запомнил названия. Мол, если не выпить этого снадобья, то кровь в голове засохнет, превратится в камешек, и через некоторое время господин может умереть. Слуга донёс вас до границы Сеттльмента, и там ему повезло встретить раннего рикшу… Ну а утром к вам в квартиру вбежал господин консул, увидел, что вы лежите без сознания, перевязанный. Накричал на слугу, вызвал меня, послал за доктором. Я отправился к мистеру Твигсу, зная, что он ваш друг… А господин консул срочно уехал в Токио, в посольство…

В рассказе было много непонятного, но больше всего Фандорина поразило странное поведение Всеволода Витальевича.

– Вбежал?

Чтоб церемонный Доронин с утра пораньше ворвался в квартиру к своему помощнику? Для этого должно было произойти нечто из ряда вон выходящее.

Сирота замялся, не ответил.

– А что доктор Твигс?

Японцы снова переглянулись. Ответа опять не было. Маса озабоченно проговорил что-то, и письмоводитель перевёл:

– Вам нужно лежать, каждый час делать примочки, а волноваться нельзя. Очень сильный ушиб головы. Так сказал доктор Альбертини.

– П-почему Альбертини, а не Твигс?

Оживлённая дискуссия по-японски, на сей раз безо всякого перевода.

Голова в самом деле ужасно болела, и подташнивало, но вся эта таинственность Эрасту Петровичу начинала надоедать.

Черт с ними, с докторами и консулом. Имелись дела поважнее.

– Маса, Асагава-сан коко, хаяку! [32]– приказал титулярный советник.

Слуга захлопал глазами, испуганно покосился на Сироту. Тот предостерегающе кашлянул.

Сердце забилось часто, с каждой секундой разгоняясь всё быстрее и быстрее. Эраст Петрович рывком сел на кровати. Закусил губу, чтоб не вскрикнуть от боли.

– Маса, одеваться!

В третьем часу пополудни Фандорин возвращался в консульство, оглушённый размерами случившейся катастрофы. Он, вероятно, был бы потрясён ещё больше, если б не постоянное головокружение и спазмы, то и дело пронизывавшие череп от виска до виска. Из-за этого титулярного советника не оставляло ощущение нереальности происходящего, какого-то тягостного кошмара. Всё было слишком, до неправдоподобия ужасно. Наяву так не бывает.

Инспектор Асагава убит какими-то хулиганами. Если верить японской полиции, случайно, в бессмысленной пьяной потасовке.

Сержант Локстон скончался у себя в кабинете от разрыва сердца.

У доктора Твигса, как показало вскрытие, лопнул сосуд в мозгу.

Всё это можно было бы счесть очень маловероятным, но теоретически возможным совпадением случайностей – если бы не человек-невидимка, убивший свидетеля, и исчезновение всех трех улик.

Из кабинета доктора пропала зашифрованная схема. При сержанте не обнаружили никаких клятв, писанных кровью. Про папку с донесениями, имевшуюся у инспектора, в японской полиции слышали впервые.

Как только Фандорин пытался вникнуть в смысл этой чудовищной цепочки событий, головокружение усиливалось, сразу же накатывала тошнота.

На то, чтобы осмыслить и выстроить версию «Дон Цурумаки», сил и вовсе не было.

А мучительней всего больного вице-консула терзало исчезновение О-Юми. Где она? Вернётся ли? Какая к черту горная трава?

Бред, бред, бред.

Одновременно с Фандориным, только со стороны Мэйн-стрит, к консульству подъехала двухместная курума, из которой вышли Доронин и (принёс же дьявол!) военно-морской агент Бухарцев. Заметили приближающегося вице-консула, хмуро уставились на него.

– Вот он, герой, – громко обратился капитан-лейтенант к Всеволоду Витальевичу. – Вы сказали, он без сознания, чуть ли не при смерти, а он смотрите каким гоголем. Ежели бы знал – не ехал бы сюда, велел явиться в Токио.

Начало не предвещало ничего хорошего, да и откуда, собственно, было взяться хорошему?

Доронин всмотрелся в белое, будто напудренное лицо своего помощника.

– Как вы себя чувствуете? Зачем вы поднялись?

– Б-благодарю, со мной всё в порядке.

Фандорин поздоровался с консулом за руку; с Бухарцевым, который демонстративно спрятал ладонь за спину, лишь обменялся неприязненным взглядом. В конце концов, служили они по разным ведомствам, а в классе состояли одном и том же, девятом, так что для чинопочитания никакого урона от этого не проистекло.

Но чин чином, а положение положением, и моряк сразу же продемонстрировал, кто здесь представляет государственную власть.

В консульском кабинете, не спрашиваясь, уселся на хозяйское место, за письменный стол. Всеволоду Витальевичу пришлось примоститься на стуле, Фандорин остался стоять – не из робости, а потому что боялся: если сядет, то после не сможет подняться. Прислонился к стене, скрестил на груди руки.