Юрий Бурносов - Четыре всадника

— Не будем об этом, — отказался отвечать Бофранк. — Я полагаю, что и чудную историю вашего спасения, хире Фолькон, мы также выслушаем позже, как бы ни хотелось мне ее услышать. Я имею сообщить вам важное известие: мы не одни в своих тщаниях, и не знаю, к добру сие или же к худу.

Сказав так, Бофранк поведал друзьям о том, как попал он к добрым адорнитам, о Конфиденции Клириков и исходящем от нее предложении пленить Баффельта, скрытно проникнув в монастырь фелицианок.

Слова эти вызвали немалое замешательство, лишь Бальдунг, по своему обыкновению, проворчал:

— Не хватало нам только святош.

— Вздор! — сказал Рос Патс в волнении. — Покамест мы будем возиться с грейсфрате Баффельтом, Люциус исчезнет бог весть куда.

— Он и без того бог весть где, а предложение, что сделали нам отцы-клирики, из тех, от которых невозможно отказаться, — возразила Гаусберта. — Оставим Люциуса; я хочу прежде сказать, для чего собрала всех вас.

Только тут Бофранк понял, что и в самом деле именно Гаусберта собрала всех воедино, и в который раз поразился мудрости сей молодой особы.

— Хире Кнерц — человек честный, мудрый и преуспевший в науке, именуемой алхимией, — начала Гаусберта, не обратив внимания на гнусное хихиканье, что издал после этих слов нюклиет Бальдунг. — Постиг он многое, и в том числе ведома ему Третья Книга; знания хире Кнерца будут нам солидной помощью.

Услыхав сие, старичок приосанился и поправил свою и без того аккуратно уложенную бороду.

— Бальдунга знаю я с детства и еще девочкой бегала в его лесную хижину, где он учил меня ловле птичек и самым простым заговорам. Знание его иное, нежели у хире Кнерца, но оно от земли и света, от воздуха и воды, от цветов и деревьев, тварей летучих и ползучих, и сила его не менее полезна нам.

— От птичек, это надо же! — прошептал с улыбкою Кнерц так, чтобы нюклиет непременно услыхал его.

— Хире Бофранк, может быть, и не сведущ в магии, алхимии, ведовстве и прочих вещах, что доступны немногим, но волею судьбы именно он оказался в самой середине тайного круга. Было сие предопределено или же нет, однако ж сейчас хире Бофранк с нами и иного пути у него нет. Обо мне вы знаете; все, что получила я от отца и от мудрейшего Фарне Фога, употреблено будет во благо нашего союза. Стало быть, нас четверо; число сие непростое и, как я совсем скоро объясню вам, имеет совершенно особый смысл. Но прежде я хочу спросить хире Фолькона: нужно ли вам принимать с нами все опасности и горести, ибо вы, как я понимаю, человек здесь случайный и никаких обязательств перед нами не имеете?

— Как вы могли подумать такое, хириэль Гаусберта?! — воскликнул юноша, покраснев в благородном возмущении. — Какое бы там ни было число, я готов разделять все беды и напасти вместе с вами, с хире Бофранком и остальными достойными людьми, что находятся в этой комнате.

— Будет вам, будет, Мальтус, — сказал с непривычной для себя мягкостью Бофранк. — Верно, хириэль Гаусберта сказала это лишь для порядку, никакого сомнения в вас не испытывая.

— Да, это в самом деле так, — согласилась девушка, — и я полагаю, что вы, хире Фолькон, окажете нам помощь неоценимую. Однако ж скажите, что у вас вон там, в этих коробах или клетках, что вы столь неумело прикрыли от посторонних глаз одеждою?

— Сие суть каменные карлики, — приосанился юноша, — изловленные мною в Люддерзи, городе, на который дрянные уродцы отчего-то напали, выйдя в превеликом множестве из-под земли.

— Карлики? — оживился Бальдунг. — Уж сколько лет я не видывал ни одного! Стало быть, они еще выбираются на свет? Верно, их подтолкнули к тому проделки Люциуса и сгустившаяся многодневная тьма, говорят же, что, коли одна нечисть полезла из дыры, жди и вторую, а за ней и третью… Осторожно, мудрая хириэль, они могут укусить!

Гаусберта успела с чрезвычайным проворством отдернуть руку, и карлик лишь щелкнул зубами, не в силах просунуть свое гадкое личико меж прутьями.

— Вот уж находка так находка! — радостно воскликнула Гаусберта. — Вы и представить себе не могли, хире Фолькон, сколь полезен окажется ваш груз!

— Я полагал, что сии отвратные недомерки едино и годны, что для ученых мужей — пускай описывают их повадки и ужимки, как делают это с заморскими обезьянами и разными склизкими чудами, — заметил Фолькон в растерянности. — На что же они нам?

— Как известно, карлики эти из мира, чуждого нашему, — пояснила девушка, дразня карлика подобранной с полу палочкой. — Верно, вы понимаете, что и Люциус — существо давно уже не нашего мира. Соответственно и убить или поранить его нельзя оружием, что изготовлено в нашем мире, ибо оно для него почитай что не существует.

— Что же пользы от карликов? — все еще ничего не понимая, спросил юноша.

— Гофрид Мельник писал в книге, именуемой «Удаление греха», что достаточно окунуть меч в святую воду, чтобы и сам меч стал святой — и сталь его, и эфес. Окунем же и мы мечи в нечто, принадлежащее миру, чуждому нам, но своему для прахоподобного Люциуса. Для сего, ежели верить книгам, надобно истолочь карликов живыми в ступе и сей субстанцией смазать оружие — мечи и стрелы, кинжалы и пули, — дабы стали они разящими.

— Как сие жестоко! — пробормотал Мальтус Фолькон, но Гаусберта уже отправилась искать ступу и пест.

Хозяин предоставил ей просимое, даже не спрашивая зачем; и ступа, и пест оказались весьма старыми, в незапамятные времена выточенными из розового камня, — размером пест был с человеческую руку и премного весил, а ступа — достаточно глубока и просторна.

Карлики, кажется, почувствовали беду и забились в углы клеток, а физиономии их не выражали ничего, кроме беспросветной злобы. Осторожно, дабы карлики не задали стрекача, Гаусберта вытряхнула их через открытые дверцы в ступу и поспешила прибить пестом. Некоторое время в комнате раздавался лишь хруст костей и чмокание соков, разминаемых тяжким пестом, отчего юный Фолькон, не удержав рвотных позывов, выбежал в коридор. Гаусберта прилежно перетирала останки карликов, добавляя в ступу некую жидкость из небольшого флакона до тех пор, пока все вместе не превратилось в омерзительную с виду однородную кашицу.

— Теперь субстанция должна настояться, — пояснила Гаусберта, отставляя окровавленный пест в сторону.

Возможно, совершенное девушкой действо и в самом деле кто-то назвал бы прежестоким, но Бофранк с некоторых пор не тратил времени на рассуждения по поводу жестокости, справедливости и прочих категорий, кои весьма расплывчаты и трактуются совсем по-разному в разных же случаях применения.

— Мы же встретимся с верным человеком грейсфрате Шмица, как сказал хире Бофранк, — продолжала Гаусберта, — и в самом деле попробуем поговорить с Баффельтом со всей пристрастностью, на которую способны. И еще: хире Бофранк, полагаю, вы уже поняли, что тот подлый удар нанес вам брат ваш Тристан. Все указывает на то, что он служит тем силам, коим мы противостоим; впредь старайтесь быть осторожнее и остерегайтесь брата.