Елена Арсеньева - Сестра брату своему (Софья Алексеевна, Россия)

Судя по всему, князь Василий Васильевич вполне примирился с тем, что благосклонность правительницы он принужден делить с Федором Шакловитым. Тем паче что Софья твердо следовала принципу того же приснопамятного Цицерона: Suum cuique, каждому свое. Федька властвовал в ее постели, потому что мужской силе этого крючконосого, невысокого, стремительного, словно хищная птица, и с хищными же зелеными глазами красавца мог бы позавидовать целый табун отборных жеребцов. Однако… однако он владел только телом царевны. Самые ближние к Софье люди знали, что она мечтает продлить срок своего регентства, женив Ивана Алексеевича и добившись рождения наследника, которого тоже могла бы опекать, а рядом с собой на престоле намерена видеть мужчину, мужа, человека, который вполне может стать достойным имени русского государя в том случае, если что-нибудь случится и с Иваном (у того уж давно на челе стояла печать: «Не жилец!»), и с Петром (этот славился своим здоровьем, однако все мы под Богом ходим, не так ли?). Конечно, таким мужчиной, таким мужем мог быть только родовитый и прославленный князь Василий Васильевич Голицын.

Софья не оставляла надежд отправить жену его, княгиню Евдокию, в монастырь, а пока почетные и весьма хлебные звания и должности сыпались на Голицына, как из рога изобилия. В звании наместника новгородского и ближнего боярина он ведал сношением с иностранными державами, а также заправлял Рейтарским, Владимирским, Судным, Пушкарским, Малороссийским, Смоленским, Новгородским и Устюжским приказами. Спустя год после майского мятежа ему был пожалован титул «Царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегателя». Причем Голицыну на новых постах даже удалось добиться некоторых успехов. Он заключил вечный мир с Польшей, и с тех пор Киев, который раньше только считался принадлежащим России, окончательно перешел в ее власть.

И тут Софья совершила ошибку. Желая еще более возвысить имя Голицына, она снарядила его руководить русским войском, которое отправилось воевать Крым…

Увы, не требовалось услуг прорицателей, чтобы предречь печальную участь предпринятого похода. Удивительно, конечно, что рассудительность и умение предвидеть события на сей раз изменили Софье, – она отправила своего возлюбленного князя на заведомо провальное дело. Никому не был по душе поход, а перед отправлением русского войска в воротах хором князя был найден гроб с надписью: то же самое ждет-де его в случае неудачи похода. А потом в сани Голицына бросился неизвестный с ножом. Но слуги схватили его; и преступника после пытки (и никому не было ведомо, что он сказал, кто его прислал и кто вооружил ножом его руку) чуть ли не украдкой казнили на тюремном дворе.

Софья призадумалась. Положение ее стало казаться ей ненадежным. И власть, за которую она держалась обеими руками, словно бы начала вырываться из ее жадных объятий.

Софья негодовала на свой народ, на злые слухи, называвшие ее самкой ненасытной, потому что ни единой ноченьки она не проводит без мужчины. Ну да, оно и правда так. Чаще рядом с ней Федор Шакловитый, но и в его отсутствие свято место не бывает пусто. Однако не только неуемная плотская алчба вынуждает ее снова и снова приводить на свое ложе мужчин – нет лучшего средства от страхов ночных, которые одолевают от заката до рассвета, и остается только жалеть, что днем невозможно прибегнуть к тому же чудодейному средству, ведь дни состоят из сомнений… да и тех же страхов.

А ведь, казалось бы, всё сделала, чтобы упрочить свое положение правительницы, не пренебрегает никакими мелочами! Она принимает иноземных послов, допускает к руке митрополитов; торжественными богослужениями знаменует день своего тезоименитства; не пропускает ни одного выхода в храм или крестного хода, дабы проявить и показать свое царское достоинство и повадку… В храме она занимает особое место, прежде отведенное только для царей-мужчин, и кадят ей особо. А коли забудут, государыня-царевна Софья Алексеевна так гневается, что впредь забывать не осмеливаются. Вот уж который год она повелевает чеканить лик свой на монетах и медалях, а накануне Крымского похода воздвигла новый каменный дворец, подобающий ее величию: дворец со столпами, украшенный затейной живописью… А затем по совету верного из верных, Федора Шакловитого, издала указ с повелением величать себя самодержицей. Она даже замышляла венчаться царским венцом… но для этого нужна была опора стрельцов.

Шакловитый написал челобитную – будто бы от имени всех чинов Московского государства – и начал склонять стрельцов действовать по его замыслу. Согласно тому же замыслу чернил он пред ними царицу Наталью и сына ее Петра, намекал, что вот кабы не было Нарышкиных, так державе стало б лучше, а уж стрельцам – и сказать нечего!

Увы, времена сменились. Стрельцы уже не были той охапкой соломы, которая готова вспыхнуть, лишь только к ней поднесут спичку. Федору удалось сыскать не более пяти человек, которые оказались готовы на какое угодно смелое дело. Пришлось оставить мысль о венчании на царство. Так что Софья по-прежнему оставалась лишь заместительницей царей, а не полновластной царицей, помазанницей Божией.

А тут еще неудачи Василия Голицына… Неужели она ошиблась, неужели она всегда ошибалась в нем?

И какое счастье признать, что хоть в Федоре-то она не ошиблась! Бывший дьяк, начетчик и блудослов мало что был лучшим из мужчин, о каком только может мечтать женщина, – он еще и обладал бесовским умом. Когда возлюбленная правительница испугалась, что бесславное возвращение войска из Крыма еще пуще ослабит ее позиции, Федор ринулся туда спасать положение. Своим стремительным умом он мигом оценил положение дел и понял, что Крым придется-таки оставить татарам. Однако вытащить Голицына из позорной ямы Федору все же удалось. Прознав о ненависти казацких полковников к гетману Самойловичу, который командовал походом вместе с Голицыным, Шакловитый обвинил гетмана в поджоге степи (собственноручно Федька ее поджигал или подкупил кого, Софью не интересовало, да и значения особого не имело), что якобы и сделало невозможным дальнейшее продвижение войска далее Перекопа. Самойлович отправился в ссылку, а на смену ему явился ставленник Голицына – гетман Мазепа.

Степной пожар, настолько своевременно устроенный усилиями хитромудрого Шакловитого, позволил Голицыну вернуться в Москву с видом полководца, которому несчастные обстоятельства просто не дали совершить победу. Софья, конечно, превозносила его, как могла, однако даже пышные торжества, устроенные в честь ненаглядного Васеньки (оказавшегося, так его и разэтак, сущим слабаком не только в постели, но и на поле брани, и где были ее глаза, когда она в него так пылко влюбилась, почему Бог не послал ей Федора на год-другой раньше, но лучше поздно, чем никогда!), не смогли прикрыть неудачи: ведь крымцы разоряли русские окраины и доходили даже до Полтавы. Пришлось спешно готовить второй поход, и как ни причитал Васенька в тиши царевниной опочивальни, моля избавить его от нового испытания, сколько ни лил слез, утирая их надушенным платочком, шитым, между прочим, Софьиными руками, – он принужден был вновь отправиться в степь. И вновь встало войско у Перекопа без воды, потрепанное стычками. Татар в бегство обратить удалось, а все же пришлось поворачивать обратно, чтобы не помереть от жажды.