Джанет Глисон - Гренадилловая шкатулка

1 января 1755 года лорд Монтфорт давал в своем доме праздничный ужин, и первый раз я споткнулся в самом разгаре пиршества. Блюдо, которое я нес к столу, опрокинулось, и сложенные пирамидой апельсины посыпались на турецкий ковер. Пунцовый от смущения, я опустился на корточки и принялся подбирать их, лавируя меж лесом ног в шелковых чулках и ножек стульев из красного дерева. Но я зря расстраивался; моего конфуза никто не заметил. Все пребывали в крайнем замешательстве, взбудораженные тем же, что побудило меня оступиться, — громким выстрелом, столь внезапно нарушившим мирное течение торжества.

Все восемь человек, собравшиеся в комнате, должно быть, определили, что источник зловещего звука находился где-то рядом, наверняка в этом самом доме, возможно, в соседнем помещении. Выстрел — воистину оглушительный, прямо-таки громовой в силу своей неожиданности — эхом разнесся по всему зданию. Двери дрогнули, стекла в оконных рамах задребезжали, и даже спустя несколько минут от грохота у меня по-прежнему звенело в ушах.

Что предвещал этот шум? Где он раздался? По непонятным мне причинам эти вопросы, написанные на лицах участников застолья, остались непроизнесенными. Все заохали, зажали уши ладонями, словно стремясь отгородиться от пронзительного звука, но никто не выразил главного. Никто не задался самым очевидным вопросом: что стало с хозяином дома, лордом Монтфортом?

Джентльмены чопорно прохаживались по комнате или восседали в креслах. Один (кто именно, не могу сказать, поскольку я в тот момент все еще ползал по полу) выпалил единственный вопрос, ответ на который был и так всем ясен:

— Господи помилуй, что это было?

— Выстрел.

— Выстрел, говорите?

— Да, выстрел…

Казалось бы, хозяйка дома, леди Монтфорт, в отсутствие мужа должна была взять ситуацию под контроль, но она будто и не вспоминала про свои обязанности. В то время как другие дамы, шурша платьями, повскакивали из-за стола и встревоженно закудахтали, словно тетерки, вспугнутые медведем, оробевшая и притихшая леди Монтфорт указательным пальцем крутила кольцо на руке; ее плечи подрагивали от едва сдерживаемого волнения.

Честно говоря, ее поведение меня не удивило, хоть я и был в этом доме новым человеком. Хорсхит-Холл с первой же минуты, как я переступил его порог, поразил меня атмосферой уединения, удаленности от внешнего мира — я больше привычен к городской жизни, и царящий в нем дух обособленности вселял беспричинное беспокойство, — а также еще одной крайне своеобразной особенностью. Шел шестой день моего пребывания здесь, и за это время во мне окрепло убеждение, что особняк, при всей его продуманной роскоши, лишен одного очень важного достоинства. В Хорсхит-Холле не ощущалось тепла, которое источают сами камни, кирпичи, пол и окна любого жилища, которое принято называть домом. В его элегантных комнатах властвовали уныние и сумрак. Пустоту не заполняли ни украшенная позолотой мебель, ни драпировки и занавеси из камчатной ткани, ни изысканные безделушки; солнечный свет и жар каминов не согревали помещений.

Гнетущая холодность дома, казалось, наложила отпечаток и на его обитателей и особенно сильно поразила его несчастную хозяйку. Элизабет Монтфорт была молодой женщиной примерно двадцати двух лет, но она не обладала свойственными молодости энергичностью и живостью характера, не отличалась независимостью нрава и яркой, индивидуальностью. Насколько я успел заметить, она постоянно пребывала в состоянии подавленной тревоги и необычайного смятения. У нее было худое бледное лицо и выпуклые светло-голубые глаза, усугублявшие выражение нервозности в ее чертах. За минувшие дни, когда бы я ни увидел ее, она либо писала письма, либо вышивала, либо уныло слонялась по дому, — при моем появлении она неизменно вздрагивала, словно я почему-то внушал ей страх.

В тот вечер она нервничала больше обычного. У ее мужа было плохое настроение, он раздражался все сильнее, и его последняя желчная вспышка окончательно лишила ее самообладания. Когда он устремился из комнаты, она побелела как полотно и после уже сидела, вцепившись в край скатерти, словно в ужасе ждала, что муж вот-вот вернется и вновь выбранит ее.

Роль распорядителя взял на себя лорд Фоули, самый знатный из присутствовавших гостей. Он немедленно отправил слуг на поиски нарушителя спокойствия. Я медлил (не относя себя к слугам, я не считал нужным повиноваться его указаниям), и это не укрылось от его внимания. Он щелкнул пальцами, сдвинул свои брови в форме гусениц и отрывистым тоном повелел мне удалиться, словно посылал по следу собаку.

Не смея ослушаться столь категоричной команды, я поклонился с надлежащим почтением и выскочил из комнаты, да так быстро, что, вероятно, своей прытью немало удивил его. Но зачем попусту тратить время, когда мне было абсолютно ясно, куда идти? Разумеется, тогда лорд Фоули не догадывался, кому он отдает приказания, не знал, что я здесь в некотором смысле самозванец и что в доме меня интересует только одно помещение. Я направился в новую библиотеку лорда Монтфорта.

На пороге я остановился и устремил взгляд в глубину комнаты. В библиотеке было совсем темно — ни единой мерцающей свечки; только дыхание январской стужи, дребезжание окон, колыхание портьер и зияющая пасть камина, в котором должен бы пылать огонь. С легким сердцем, не мучимый дурными предчувствиями, — я был здоровый цветущий юноша двадцати лет от роду и настолько не искушен в жизни, что готов был смеяться над необъяснимыми ужасами, которые таил в себе мир, — я сходил за свечой и нырнул в непроглядный мрак.

Мой скудный источник света выявил, что не таинственная сила, а всего лишь открытое окно в глубине комнаты стало причиной холода и шевеления занавесей. Я начал пробираться к нему, решив, что следует опустить раму, прежде чем продолжить поиски. Краем глаза я видел облаченную в бархат фигуру лорда Фоули, ступавшего, будто причудливый жук, на некотором удалении за мной. Я нащупал большой книжный шкаф и двинулся вдоль него; лорд Фоули шел следом в нескольких ярдах от меня. Горящие свечи в наших руках отбрасывали тусклые желтые блики на нагромождения мебели, в темноте походившие на обломки кораблей. Мы продвигались медленно, стуча каблуками по гладким половицам, поводя свечами над головами с грациозностью танцовщиков, выступающих летом в Воксхолл-Гарденз. [1] Увеселительный сад в Лондоне (описан в романе У Теккерея «Ярмарка тщеславия»), существовал с 1661 по 1859 г.; название по искаженному имени владельца земельного участка в XIII в. Фалька де Бреоте.

Не прошел я и пяти шагов, как моя нога врезалась в невидимый предмет. Я невольно отнял ладонь от книжного шкафа и повалился вперед, но наткнулся на очередное препятствие, скрытое в темноте. Второй раз за вечер я потерял равновесие и выронил то, что держал в руке. Свеча со стуком упала на пол и погасла. Мгновение спустя я плюхнулся рядом с ней.