Кларов Юрий - Арестант пятой камеры

Зазвонил телефон. Стрижак-Васильев снял с рычага трубку.

- Сколько винтовок системы Лебеля?.. Не слышу. Громче… Триста пятьдесят? Очень хорошо… Да, военного специалиста, который знает эту винтовку, я подобрал… Поручик Сотник… Беспартийный, с проэсеровскими симпатиями… Ну, это не мешает ему быть хорошим военспецом, а винтовка, как известно, в РКП (б) тоже не состоит. Обещает обучить за три дня…

Новый звонок.

- Телеграмма Зиминскому ревкому отправлена. Транспорт с оружием в Черемхово чехи пока задерживают, но к вечеру, видимо, добьюсь. Часа через полтора буду у Благожа…

Телефон трещит не переставая. В коридоре гулко ухают тяжелые шаги дружинников. Поминутно открывается и закрывается дверь кабинета. Принес телеграфную ленту дежурный. Его сменила пишбарышня с текстом листовки. Затем - бородатый солдат (точь-в-точь как на плакате). Он сопровождал двух офицеров-политцентровцев, которые изъявили желание сотрудничать с Советской властью. Заглянул коренастый чех из штаба интернационалистов: интернационалисты просили помочь с валенками и махоркой. Явился с жалобой крестьянин: хотел записаться в отряд Каландаришвили, но Нестор без оружия не принимает, говорит: «Кто нэ сумэл сам достат аружие, тот недостоин им пользоваться».

Снова дежурный и снова звонок…

- Тяжеловато бремя власти, Лешенька?

- Ничего… Я же предварительно тренировался,,,

- Где?

- В ссылке, в тюрьме, в эмиграции.

- Пустое… Я там тоже был… Что слышно о Каппеле?

- По-прежнему отступает.

- То есть отступает перед красными на западе и наступает на красных на востоке?

- У тебя, Сережа, еще в Америке проявлялись задатки комментатора.

- У меня много задатков, Лешенька.

- Потому-то тебе и была противопоказана власть.

- Именно поэтому, - согласился «Монах», - Кстати, говорят, что Каппель не стреляет, а вешает…

- Говорят.

- Видно, у него все-таки консервативное мышление.

- Как и у каждого, кто служил Комучу и эсеровской Директории…

- Я лично радикал.

- И поэтому бежишь из Иркутска?

- Поэтому. Только не бегу, а эвакуируюсь. Моя комплекция для бега не подходит. Да и слово какое-то вульгарное. Ты все-таки вульгарен, Леша. По тебе нетрудно заметить, что русское дворянство вырождается.

- Остаться желания нет? - поддразнил Стрижак-Васильев.

- Нет, Лешенька. Если Каппель возьмет Иркутск, он может в спешке не разобраться и повесить меня рядом с тобой. А ежели его разобьют, то вы меня поставите к стенке рядом с ним.

- Куда же держишь путь?

- Во Владивосток. Почти Япония, и медузы разноцветные. Я что-то устал от однообразия цветов: здесь повсюду только красный и белый…

- А ведь мы будем, Сережа, и во Владивостоке. Скоро будем. Что тогда?

- Я шесть лет жил за границей… Поживу еще немного. Отдохну, закончу свое исследование о Форде…

- А потом?

- А потом, когда вот этот мужичок - «Монах» кивнул в сторону плаката, - снова по старой памяти за винтовкой потянется, вернусь… С этим мужичком у вас дружба ненадолго, Алеша. И он нас еще позовет… Вот так, Лешенька! - «Монах» хихикнул. - Прочесть твои мысли?

- Прочти.

- Думаешь ты, Лешенька, о том, что хорошо бы поставить меня к стеночке, и скорбишь, что нельзя. Ты ведь, Леша, мечтатель… вроде «Шурика». Угадал?

- Нет, Сережа. Мы же не любим фейерверков и к стенке ставим только тогда, когда иного выхода нет. А ты… Ты уже все зубы порастерял, Какой вред от тебя? Живи.

- Спасибо, Лешенька. Для того и вызывал?

- Нет, не для того. И думал я вот о чем: зачем тебе теперь склад оружия? Во Владивосток ты его с собой не повезешь, в Америку тем более… А если ты когда-либо и вернешься в Россию, то оружие к тому времени и устареет и проржавеет. Одну услугу большевикам ты оказал, окажи другую…

- О каком складе ты говоришь? - удивился «Монах».

- О тайном складе оружия для твоих боевиков,

- А ты уверен, что он существует?

- Уверен, Сережа. Даже знаю, что он находится на Китайской улице. Не знаю только дома…

- Там, Лешенька, лишь револьверы и бомбы-македонки…

- Хозяйство у нас большое, в нем все пригодится… Какой номер дома?

- Не помню, Лешенька.

- А ты припомни… Когда у тебя поезд отходит?

- Часа через три-четыре.

- Вот видишь. Надо торопиться. А то долго припоминать будешь и на поезд опоздаешь…

- Арест, Лешенька?

- Нет.

- А что же?

- Вечер воспоминаний,

«Монах» усмехнулся.

- А вы кое-чему научились, Лешенька…

- Научились, Сережа… Ну как, припомнил?

- Будто бы…

- Ну-ну.

- Если не изменяет память, бывший дом полковника Рачкова, в подвале, под кухней. Там студент Глебов, он знает…

- Покажет и шуметь не будет?

- Мы свое пока отшумели…

Стрижак-Васильев вызвал дежурного и приказал направить наряд в дом Рачкова.

- Пусть мне оттуда позвонят.

- Будем прощаться, Лешенька? - спросил «Монах», когда дежурный вышел из кабинета.

- Не терпится медузами полюбоваться? Посиди еще немножко, сделай милость. Бог знает, когда в следующий раз свидимся…

Через полчаса старший наряда сообщил Стрижак-Васильеву, что в подвале обнаружены два ящика с браунингами и один ящик с бомбами,

- Вот теперь все вопросы решены.

- Кроме одного, - сказал «Монах», поднимаясь с кресла.

- Какого же?

- Стреляет Каппель или вешает?

- Ах вон что! Извини. Постараюсь уточнить. Сообщу тебе во Владивосток.

- Буду весьма признателен, - сказал «Монах»,

- Пустое! Долг платежом красен.

- Обниматься на прощанье не будем?

- Пожалуй, не стоит.

- Я тоже так думаю, - сказал «Монах» и вышел из кабинета. И как только дверь за ним закрылась. Стрижак-Васильев забыл о его существовании.

Снова трещал телефон. Снова входили и выходили люди: дружинники, офицеры, партизаны, солдаты, рабочие…

В Иркутске было тогда всего несколько сот коммунистов. На каждом из них лежала ответственность за судьбу города и революции. Одним из этих нескольких сот был связной Сиббюро Стрижак-Васильев,,,

* * *

Плотные глянцевые листы бумаги, О том, что они пролежали в архиве более полувека, свидетельствуют лишь легкая желтизна да едва ощутимый запах пыли. Листы скреплены и пронумерованы. На обороте верхнего вычурным, с завитушками почерком какого-то судейского написано: «Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Его Святым Евангелием, что я объявляю сущую истину и все, что знаю, не скрывая ничего, без всякого подлога и вымысла о делах моих, недвижимом и движимом имении, о долгах, на мне состоящих, равно и долгах моих на других лицах и местах, подвергая себя за противное ответу по законам в временной и Всевидящему Творцу в будущей жизни.

К сему присяжному листу Иркутский 1-й гильдии купец Иван Ермолаев сын Андреев руку приложил».

На полях листа, словно орнамент, сделанные рукой Стрижак-Васильева, торопливые, малоразборчивые пометки: «Направить агитаторов в Листвянку - мастерские Байкальского округа путей сообщения, на деревообделочную фаб. Иванова и кожзавод Соловьева, в депо станций Иркутск и Иннокентьевская… Доклад о текущем моменте + запись добровольцев», «Инструктаж и обуч. рабочих дружин». «Лозунг: «Пусть сибирский снег будет саваном погибающей буржуазии!», «Партячейка отряда Каландаришвили. Листовки!», «Центральный штаб рабоче-крестьянских дружин интернационалистов. Чехи, поляки, мадьяры, румыны. Тезисы, сегодня крепость международного пролетариата - Иркутск, завтра - Прага, Будапешт, Варшава, Бухарест. Красная Армия - ядро всемирной революц. армии пролетариата», «Использ. для пропаганды среди каппелевцев архивы колчаковской контрразведки».