Карен Мейтленд - Маскарад лжецов

И вот спустя три дня император повелел своим стражникам схватить герцогиню и предать позорной смерти. Но стоило стражникам поднять руку на рыдающую женщину, как со стороны реки раздался крик. Оглянулись люди — и пред ними предстал незнакомый рыцарь в челне, а челн тот тянул за собой лебедь. Гелиас, старший из братьев, ступил на берег и объявил себя защитником вдовствующей герцогини. Долгой и кровавой была их битва с Ренье, обоим было не занимать мужества и умения, но правда была на стороне безвинной герцогини, посему Гелиасу удалось повергнуть противника.

В награду герцогиня предложила Гелиасу руку дочери — прекрасной Беатрисы, а к ней земли и богатство в придачу. Гелиас согласился, только просил, чтобы ни герцогиня, ни ее дочь никогда не допытывались о том, какого он роду-племени. Женщины не стали возражать. Вскоре и свадьбу сыграли.

Однако придворные позавидовали богатству и счастью Гелиаса и Беатрисы. «Откуда взялся этот рыцарь? — ворчали они. — Разве будет муж благородной крови стыдиться своего происхождения, если только не стал позором своего семейства?»

Долго ли, коротко, а вскоре слухи достигли ушей Беатрисы. Даже ее служанки шептались меж собой, что муж их госпожи и не рыцарь вовсе, а человек простой и незнатный. И вот однажды ночью, не в силах выносить пересудов, Беатриса обратилась к мужу с вопросом, который поклялась никогда не задавать.

Рыцарская галантность не позволила Гелиасу оставить вопрос дамы без ответа, но стоило ему произнести слово, как на реке появился челн, который тянул его брат-лебедь. Гелиас ступил на борт. Только его и видели.

Темноглазая дочь Гелиаса и Беатрисы Ида стала женой Евстахия, графа Булонского, а сын Иды Годфрид Бульонский возглавил первый крестовый поход, стал защитником Гроба Господня и первым королем Иерусалима.

Бедная Беатриса никогда больше не видела своего возлюбленного мужа. Рыцарь Лебедь исчез навсегда. До конца своих дней искала его прекрасная Беатриса и, не найдя, умерла с горя, ибо предала она самого доблестного и галантного рыцаря во всем христианском мире, когда вопреки данному слову захотела узнать правду, которая и сгубила их обоих.

Некоторое время все молчали. Наконец Адела не выдержала. Она удовлетворенно вздохнула и робко коснулась руки рассказчика.

— Замечательно, Сигнус!

Однако Сигнус не смотрел на Аделу. Юноша не сводил глаз с Родриго. Долгое время они рассматривали друг друга, пока в глазах музыканта не затеплилось понимание, сменившееся испугом. Он отвернулся и спрятал лицо в ладонях. Спустя мгновение Родриго отнял руки от лица и открыл рот, однако Сигнус покачал головой.

— Нет, Родриго, молчи. Я во всем виноват. Это я оказался трусом. Прав был Зофиил: я не человек и не птица. Не видать мне вечной жизни в мире ином, как нет от меня проку здесь. Я, только я должен был это сделать. Прости меня, Родриго.

Сигнус поправил плащ и стремительно шагнул в темноту. Откуда-то сверху раздалось пение — три лебедя летели по направлению к реке. Шелестя белоснежными крылами, они скользнули над нашими головами и пропали из виду.

Мы искали Сигнуса всю ночь, но обнаружили только перед рассветом, в полумиле вниз по течению, лицом в воде. Рукав рубашки зацепился за камыши и удерживал тело на плаву, иначе его давно бы унесла река. Голову закрывал пурпурный плащ. По тому, как течение болтало тело, мы поняли, что надежды нет, но Родриго бесстрашно бросился в воду, как будто еще мог спасти Сигнуса. Мы помогли ему вытащить тело на берег, где Родриго принялся встряхивать и тормошить утопленника. Наконец Осмонд не выдержал.

— Хватит, Родриго. Он мертв. Мертв уже несколько часов. Скорее всего, упал в реку еще вчера, а плащ утянул его под воду.

Родриго обнял Сигнуса, словно уснувшего ребенка.

— Не пойму, почему мы не слышали крика и всплеска, — пожал плечами Осмонд. — Должно быть, он забрался далеко от лагеря.

Родриго поднял осунувшееся лицо.

— Он не хотел, чтобы мы услышали.

Осмонд расширил глаза.

— Ты хочешь сказать, что он сам бросился в реку? Но ведь еще вчера вечером он спокойно сидел с нами у костра и рассказывал свою историю! А потом взял да утопился? Почему он так с нами поступил? Мы были его друзьями, никогда его не обижали! Только Зофиил был груб с ним, но Зофиил мертв!

На память пришли слова Осмонда, которые он в сердцах выкрикнул Сигнусу, когда тот не смог найти повитуху для Аделы. Как быстро мы забываем собственную жестокость!

— Зофиил мертв, — повторил Родриго, и по щекам его потекли слезы.

— О чем ты, Родриго?

— Он говорит, что Сигнуса замучило чувство вины.

Осмонд опустился на траву, недоверчиво качая головой.

— Выходит, Наригорм права, и не волк убил Зофиила, а Сигнус? Видит Бог, я не осуждаю его, но зачем убивать себя? Боялся, что мы его выдадим?

— Нет! — воскликнул Родриго. — Сигнус не убивал Зофиила. Il sangue di Dio! Разве ты не слышал, что он сказал вчера вечером? Забыл его последние слова? Именно он должен был это сделать. Сигнус не вынес, что мне пришлось стать убийцей, потому что он оказался трусом. Зофиил обвинял его в том, что он не способен за себя постоять, и Сигнус решил, что я тоже так думаю.

Глаза Осмонда изумленно расширились. Мне захотелось обнять Родриго и утешить.

— Но ведь Сигнус ошибался? Ты не убивал Зофиила. Это все волк.

О, как мне хотелось, чтобы это и вправду было так!

Родриго опустил голову. Глаза его были закрыты, на лице застыли спокойствие и отрешенность, словно все тревоги прошедших недель внезапно отступили.

— Его убил я.

Непонятно было, о ком говорит Родриго: о Сигнусе или о Зофииле.

— Нет, Родриго, никого ты не убивал!

— Когда Зофиил вышел из хижины, я последовал за ним, — тихим, монотонным голосом начал Родриго, не сводя глаз с мертвого лица Сигнуса. — Я просил Зофиила, чтобы он отвязался от Сигнуса, если не хочет довести его до могилы, как довел Плезанс и Жофре. Он отвечал, что они сами навлекли на себя смерть. Содомитам нет прощения ни в этой жизни, ни в будущей. Смерть Жофре — Божья кара за его распущенность. Сказав так, он развернулся и побрел прочь, и тут я бросил нож.

Внезапно мне вспомнились прокаженные в ущелье, забившие прохожего до смерти и готовые наброситься на Осмонда. Родриго кидает нож — прокаженный кричит и падает замертво. У меня заныло в груди.

— А руки? — Голос Осмонда дрогнул. — Ты отрубил ему руки?

— Да, его собственным ножом. Чтобы подумали, будто волк наказал Зофиила за воровство. Во всяком случае, так я говорил себе сам, но в глубине души хотел показать Зофиилу, каково приходилось тем, кого он унижал.

Воды реки блестели в рассветных лучах, словно полированная сталь. Где-то на дне лежал нож Зофиила.