Джанет Глисон - Чаша Бланшара

Нэнси осторожно раздвинула занавески — тяжелая ткань подгнила на солнце и могла рассыпаться в ее руках. Как обычно, Нэнси протерла круглое пятно в запотевшем окне и посмотрела на небо.

— Неплохая погода, сэр. Морозно, но ясно, — сказала она, крепко обхватив свой живот.

Николас что-то буркнул в ответ, а Нэнси вернулась к камину и принялась раздувать угли. Когда пламя начало равномерно потрескивать, она оглянулась на своего хозяина. Николас, заметив ее взгляд, как он это часто делал в последнее время, откинул одеяло и позвал ее. Нэнси отколола чепчик и молча двинулась к нему, чувствуя, что из-за беспокойной ночи ее немного подташнивает и кружится голова.

Все завершилось за несколько минут. Сняв ботинки и распустив лиф, она напряженно легла рядом. Он задрал свою ночную рубашку, забрался на нее и ущипнул за грудь костлявой рукой. Она постаралась не морщиться, хотя грудь в последнее время стала значительно чувствительнее. Она почувствовала, как его небритый подбородок царапает ей щеку; от него и пахло иначе, чем от Филиппа, — табаком, помадой и кларетом, а не потом и элем. Еще через минуту он вошел в нее и начал качаться вверх и вниз. Нэнси молча лежала, глядя в потолок с купидонами и нимфами, обнимающими друг друга, и стараясь не дышать полной грудью, чтобы заглушить охватывающую ее тошноту. Обычно она испытывала благодарность к Николасу за то, что он выделил ее среди других и был к ней благосклонен. Она сохранила большую часть денег, полученных от него, и у нее уже набралось почти десять фунтов. Но теперь все изменилось.

Должна ли она признаться Николасу, что носит его ребенка? Вдруг он откажется от ответственности и уволит ее? Как было бы хорошо, если бы одна из этих нимф вознесла ее высоко и она бы весь день провисела в воздухе без всяких домашних обязанностей, без ребенка в животе и без Николаса, которого нужно ублажать! Что можно сделать, чтобы Филипп стал добрее? Она закрыла глаза и представила себе мир белых облаков, цветов и музыки. Еще через секунду Николас вздрогнул и кончил.

Он скатился с нее и сунул руку под подушку в поисках кошелька, в котором всегда держал несколько монет, достал оттуда серебряный шиллинг и сунул ей в лиф. Затем положил еще шесть пенсов в ее руку, что было для него необычно.

— Сейчас уходи. Ты сегодня опоздала, не думай, что я не заметил. Поторопись, а то не оберешься неприятностей от миссис Тули. И не жди, что я стану тебя защищать.

Он сказал это как бы между прочим, без злобы, и похлопал ее по руке почти по-отечески.

— Благодарю вас, сэр, — сказала она, разглядывая дополнительную монету. — Конечно, я потороплюсь.

Сев, Нэнси сразу почувствовала себя лучше. Она слезла с кровати, достала монету из лифа и аккуратно спрятала ее вместе с шестипенсовиком в карман, поправила одеяло на кровати, затем подошла к зеркалу и быстро застегнула свои одежки. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, было худым и узким, черты мелкие, но приятные, зато волосы пышные, цвета мореного дуба. Нэнси поправила пучок и приколола сверху чепчик. Сегодня утром ее бледно-серые глаза неестественно блестели, а щетина Николаса заставила ее щеки порозоветь, украсив ее обычно бледную кожу. Она повернула голову, чтобы посмотреть на свежую царапину на шее, и поежилась, вспомнив крик Роуз и ее унизительные обвинения. Затем поправила воротничок, радуясь, что Николас царапины не заметил.

Часы пробили четверть, когда Нэнси открыла шкафчик и достала оттуда наполовину полный ночной горшок. Вонь могла вызвать рвоту у любого, но Нэнси тщательно скрывала все признаки отвращения. Она поставила корзину сверху на горшок, аккуратно сделала реверанс и вышла из комнаты.

В девять мистер Мэттью постучал в дверь спальни Николаса и внес поднос с утренним чаем. Взбив подушки, чтобы Николасу было удобнее сидеть, пока он пьет чай, дворецкий положил алый парчовый халат и тапочки в тон поближе к огню, чтобы согреть. Огонь, благодаря стараниям Нэнси, уже пылал вовсю. Затем, открыв дверь на заднюю лестницу, он спустился до поворота и, остановившись, крикнул вниз:

— Эй, Филипп! Чего ты ждешь? Неси горячую воду для хозяина. И побыстрее, будь так добр.

Мистер Мэттью был на несколько лет старше Николаса и служил у Бланшаров уже пятьдесят лет. В пятнадцать лет угловатый подросток (еще при жизни отца Николаса) был младшим лакеем и мог подниматься по этой лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, за что его нередко таскали за уши. С той поры спина его ссутулилась, но он приобрел осанку и достоинство, приходящие только с опытом. Хотя теперь мистер Мэттью никогда не поднимался по ступенькам быстро, он все равно задыхался. Сейчас он вернулся в комнату Николаса, тяжело дыша, со сверкающими туфлями в одной руке и тщательно вычищенным костюмом — в другой. Стараясь скрыть свою немощь (события последней ночи сильно повлияли на него), он прошел в гардеробную Николаса и аккуратно разложил все в шкафу среди других пиджаков, брюк и ботинок.

Ожидая, когда принесут воду, мистер Мэттью достал кожаный ремень и принялся точить бритву, которой собирался брить хозяина. Он проделывал это практически каждое утро вот уже двадцать лет и очень гордился, что рука у него не дрожит и за все это время он, считай, ни разу даже не оцарапал лицо хозяина.

Но в это утро дворецкий был сам не свой. Николасу Бланшару еще предстояло узнать о том, что случилось в мастерской, и мистер Мэттью по этому поводу очень беспокоился. Как только Теодор сообщит отцу новости, наверняка последует скандал, а в таком настроении у Николаса была привычка вымещать свое недовольство на слугах. Еще мистера Мэттью беспокоила реакция Теодора на убийство и кражу. Если дело на грани банкротства, то что случится с пенсией, которую ему обещали в старости? Неужели и он теперь банкрот?

Мистер Мэттью также сознавал, что необходимо оповестить Николаса об исчезновении Роуз Фрэнсис. Николас всегда рассчитывал, что дворецкий будет дополнять отчеты Лидии о событиях на нижнем этаже. Но и в этом случае мистер Мэттью не знал, как лучше поступить. Побег Роуз наверняка разозлит Николаса, и он сочтет виноватой в этом Агнесс Мидоус. Николас всегда считал, что она хуже уволенного французского повара. Мистер Мэттью ненавидел, когда Николас гневался, и он также не хотел чернить Агнесс. Он вспомнил бестолкового и непредсказуемого француза. За все годы службы ему не встречалась более надежная кухарка, чем Агнесс. На этом этапе жизни ему больше всего хотелось покоя. Лучше будет, решил дворецкий, если он промолчит о Роуз. Лидия может заговорить об этом за завтраком, когда Николас уже будет знать о потере чаши для охлаждения вина и ни о чем другом думать не сможет.