Николай Волынский - Наследство последнего императора

– Нельзя здесь долго стоять, – сказал он озабоченно. – Этак в любую минуту получишь удар в хвост. Может, за нами идет поезд. Движение-то никто не контролирует.

– Надо сходить, глянуть, что там впереди, – предложил Зенцов.

– Правильно мыслишь, юноша, – сказал комиссар. – Вот и сходи.

Зенцов взял с собой двух бойцов и ручной пулемет томпсона. Машинист включил паровозный прожектор на полную мощь. Но свет не пробивался сквозь плотную снежную стену.

– Жди нас через часок, дядя Костя, – сказал Зенцов. – Если не появимся, значит, будешь отбивать у врага наши трупы.

– Ты эти шуточки брось! – рассердился комиссар. – Я человек неверующий и приметы для меня ничего не значат… Но болтать попусту и дразнить фортуну тоже не советую. Приказываю: чтоб ровно через час был здесь и доложил обстановку! Далеко не отрывайся. В случае чего – открывай огонь. Услышим. Да патроны береги. Знаю я вас, мальчишек. Вам лишь бы пострелять!

– Есть беречь патроны!

Дрезина лязгнула плохо смазанными шестеренками, постепенно набрала скорость и исчезла в белой кромешности.

Прошло полчаса. Снова поднялся ветер, завыл в телеграфных проводах. Метель внезапно прекратилась. Еще через полчаса, когда Яковлев собрался дать команду, чтобы машинист все-таки медленно продвигался, горизонт осветили вспышки выстрелов, потом донеслись хлопки винтовочных залпов, сквозь которые прорезывались пулеметные очереди из томпсона. Скоро винтовочная стрельба прекратилась, прозвучали еще несколько коротких очередей, и все затихло.

Яковлев спрыгнул на землю, к нему подошла Новосильцева.

– Пошлете разъезд? – спросила она.

– В такой темноте? – с сомнением произнес комиссар. – Лошадям ноги переломаем.

– Вам лошади дороже людей? – спросила Новосильцева.

Комиссар пристально посмотрел ей в глаза.

– Евдокия Федоровна… то есть Глафира Васильевна, – тихо произнес он. – Вы, наверное, уже заметили: я всегда с большим вниманием выслушиваю чужие мнения. И мне особенно нравится, когда они не противоречат моему. Но это не повод для ваших прокурорских эскапад. Давайте-ка лучше еще послушаем – у вас слух получше моего, так что помогайте.

Они молчали с четверть часа, но сквозь белое безмолвие не пробивалось ни звука.

Потом вдруг снова раздались несколько коротких очередей.

– Ну вот, – произнес Яковлев. – Люди, конечно, мне дороже лошадей. Но и лошади нужны не меньше людей… Все слышали? Противник не принял бой. Или уничтожен. Работает только наш пулемет. И то, чувствую, бьет по кустам, для острастки.

– А что, разве мой бледнолицый брат Чуткое Ухо совсем исключает, что у противника тоже может оказаться томпсон? – спросила Новосильцева.

Яковлев не ответил.

– Свет! – крикнул он машинисту.

Прожектор снова прорезал тьму, но теперь он хорошо осветил блеснувшие рельсы, которые снег не успел засыпать, и мелкий лесняк по обеим сторонам насыпи. Скоро удалось рассмотреть темное движущееся пятно, а потом и послышался лязг дрезины.

Разъезд потерь не понес. Только у одного из красноармейцев ухо было в крови. Он прижимал к нему грязноватую тряпицу.

– Ничего – царапина, – словно оправдываясь, сообщил он комиссару. – Только течет…

Яковлев внимательно осмотрел его рану.

– К фельдшеру! Не хватало еще заразу в ухо занести. Ну что там? – спросил он Зенцова.

– Прочесали лесок. Никого. Но была кровь на снегу и брошенный инструмент, – ответил Зенцов-младший. – Помешали мы им.

– Сколько их было?

– Человек десять.

– А путь?

– Не успели. Только и сделали, что одну гайку отвинтили. Мы поехали еще километров на десять вперед, – ответил Зенцов. – Везде рельсы целы.

– Двигай, – приказал комиссар машинисту, который слушал их, высунувшись из окна. Но, прежде чем машинист взялся за рукоятку контроллера, вмешался Зенцов.

– Дядя Константин… то есть товарищ комиссар. Надо бы все равно посылать вперед дрезину время от времени – для разведки. И так идти хотя бы до света.

Яковлев подумал всего мгновение и кивнул.

– Верно. Организуй группу. Ваше мнение? – обернулся он к Новосильцевой.

– Мороз крепчает, – ответила она. – Вот и все мое мнение.

Она была в полушубке, но в тонких «городских» сапожках и слегка приплясывала от холода.

Комиссар посмотрел на нее и удивленно спросил матроса Гончарюка:

– А что, Павел Митрофанович, у нас не нашлось валенок даме по размеру?

– Таких, чтобы точно впору, нет, – ответил матрос. – А от больших товарищ Колобова отказалась.

– Как это отказалась? – обернулся он к Новосильцевой. – Неужели?

Она кивнула.

– Нехорошо. Давно ли вы с больничной койки?.. Обращаю самое пристальное ваше внимание, товарищ Дама в сапогах, что здесь не танцевальный вечер Смольного института. В здешних краях обморожение заканчивается гангреной. Приказываю, товарищ Колобова: немедленно надеть валенки! И запомнить на будущее: никто не имеет права рисковать своим здоровьем хотя бы потому, чтобы не создавать хлопот своим товарищам. Мне, честно говоря, не хочется заниматься ампутацией ваших конечностей, тем более что наш фельдшер не умеет это делать. Да и инструмента хорошего нет. Представляете, как это может выглядеть, если женскую ножку придется отрубать обычным хозяйственным топором, а? Молчите? То-то же! Но топор – это еще ничего. А если вы простудитесь? И у вас из-за этого испортится цвет лица? Что тогда прикажете? Это же вообще катастрофа!

Новосильцева рассмеялась.

– На войне мирных болезней не бывает. Но ваш приказ будет выполнен.

– Не «будет выполнен», а выполняйте немедленно. Я запрещаю вам мерзнуть! – приказал комиссар.

Она взяла под козырек, но когда Яковлев повернулся, чтобы идти в штабной вагон, скорчила ему в спину рожицу. Это видел только матрос Гончарюк, подмигнул ей и подкрутил свои усы кончиками вверх.

– Ничего Глафира Васильевна, – утешил он ее. – Можете не переобуваться в валенки, – снег скоро будет мокрым. Мороз спадет.

– Почему вы так решили? – удивилась она.

– Мокрым снегом пахнет, – ответил он. – Я же моряк. Нам по должности положено знать погоду наперед. А в этих краях она, говорят, очень быстро может меняться.

Поезд осторожно двинулся с места. Внезапно, словно по заказу, все снова окуталось тяжелым туманом. Он стелился волнами и нес собой отвратительный запах гнилой сырости. Но через полчаса и туман рассеялся. Снова повалил снег – действительно, мокрый, к которому постепенно примешивалась колючая снежная крупа.

– Прямо, как у нас в Петрограде, – сказала она Гончарюку. – Время года может меняться каждый час.

Стало светать. Поезд пошел быстрее, а скоро и дрезину возвратили на место. В серой дали сверкнули несколько отдельных огоньков, потом их показалась целая клумба. Это был Екатеринбург.