Николай Волынский - Наследство последнего императора

Глядя, как в глазах Чайки выступили слезы, Скоморохов, тем не менее, хорошо осознавал, что на выговор ей наплевать, как, впрочем, и на свою службу в разведке. Она пошла туда из-за него. Шесть лет назад двадцатилетняя Дуня Новосильцева влюбилась в красавца флигель-адъютанта Скоморохова, которого впервые увидела на святочном балу у великого князя Георгия Александровича в Аничковом дворце. Ее туда привела мать, Мария Карловна Новосильцева, урожденная графиня фон Ливен. Графиня-мать была настолько хорошенькой и настолько моложавой в свои сорок шесть лет, что почти каждый гость, заговаривая с ней, считал своим непременным долгом заметить, что с трудом отличает ее от дочери даже при слишком ярком свете новомодного электричества.

Роковой обольститель Скоморохов разбил сердце несчастной девушки и самым циничным образом использовал ее первое и чистое чувство в служебных целях. Он это делал уже не раз с другими женщинами, и совесть нисколько полковника не тревожила – дело превыше всего. Дуне Новосильцевой полковник сумел внушить, что ее работа секретным агентом – единственное условие их возможной близости. Девушка совершенно потеряла голову, и вскоре полковнику удалось толкнуть ее на следующий шаг, недавно совершенно для нее невозможный. В ее служебные обязанности стали входить, как высказался Скоморохов, «экспрессивные разведывательные контакты» с теми мужчинами, на которых указывал разведупр Генштаба. Для этого ей пришлось долго ломать себя, испытывая то, что немецкий поэт Гейне называл «Zahnschmerz im Herzen» [60]. Но ни разу ей в голову не приходило, что Скоморохов просто использует ее.

До провала в Берлине у нее было несколько таких «контактов». Офицеры различных армий и штабов, члены европейских правительств, депутаты парламентов, банкиры, промышленники… Вступая в «экспрессию» с очередным объектом вербовки, она чувствовала, как черствеет ее сердечко, и в один из дней поняла, что у нее никогда не будет нормальной жизни.

Но и Скоморохов, чем дальше узнавал Евдокию, тем больше замечал с удивлением, что она становится ему дорога уже не только в качестве агента.

Когда наступил март 1917-го, Новосильцева находилась в Инсбруке, куда прибыл на короткий отдых генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, начальник Генштаба и будущий президент Германии. Чайка должна подойти к объекту как можно ближе и ждать инструкций из Петрограда. Она сумела познакомиться с 70-летним, но еще бравым воякой. Однако инструкций не последовало.

Через два дня, узнав об отречении Николая II, образовании Временного правительства, развале Генерального штаба и его структур, о том также, что Керенский выпустил из тюрем всех уголовников, которые подожгли Верховный суд и уничтожили все его архивы, Новосильцева – агент высшей категории и женщина без нервов – неожиданно для себя испытала самое настоящее потрясение. Она сразу поняла масштабы катастрофы и то, как эта катастрофа отразится на ее личной жизни.

О своей безопасности Новосильцева беспокоилась мало, разоблачить ее мог только Скоморохов. В Лозанне на ее личном счете скопилась солидная сумма. На проценты можно было прожить, не нуждаясь, многие годы.

В сущности, с царской Россией ее ничто не связывало. Друзей и близких у нее не было – служба не позволяла. Мать умерла еще в четырнадцатом году от жестокой инфлюэнцы. Новой России Новосильцева ничего не была должна. Царь, бежавший от власти, освободил ее от присяги. «Но ведь он освободил не только меня, но и Александра… Сашу…» Да, они оба теперь свободны, ведь уже нет государства, которое привязало к себе ее и Скоморохова, словно каторжников к галерной скамье. Заплатив за свободу высокую цену, они теперь смогут жить для себя.

С Петроградом почти два месяца не было никакой связи. Досидев в Инсбруке до апреля, Новосильцева выбрала из своих заграничных паспортов французский на имя Моники Ронэ и русский, выданный череповецкой мещанке Марии Свиридовой, проживающей в Москве в собственном доме.

До Копенгагена она добралась железной дорогой. Оттуда пароходом в Стокгольм, и дальше снова поездом – через Финляндию в Петроград.

Она прибыла на финляндский вокзал вечером 4 апреля. Вышла на площадь и оказалась в кипящей ликующей толпе. Оказывается, этим же поездом из Гельсинфорса приехал главный русский социал-демократ большевик Ульянов-Ленин. И это его встречала толпа – худые бледные рабочие, расхристанные солдаты – явные дезертиры – и наглые с виду братишки-матросы, которые подметали мостовую широченными клешами. Братишки – все в перевязанных крест-накрест пулеметных лентах, обвешанные гранатами – непрерывно лузгали семечки. Особенно поразило Новосильцеву то, что на вокзальной площади оказалось много студентов и даже чиновников в вицмундирах.

Вдруг толпа умолкла. Лучи прожекторов скрестились на башне зеленого броневика, на котором издалека можно было прочесть его имя, выведенное белой краской: «Врагъ капитала». На башню подсадили невысокого полноватого человека – лысого, с небольшой рыжей бородкой. Он заговорил – громко, эмоционально, при этом сильно картавил.

Новосильцева потом толком не могла вспомнить, о чем говорил этот по-дворянски грассирующий человек, выразительно жестикулировавший правой рукой с зажатым в ней небольшим темно-серым кепи. Она просто не понимала его. Однако ее неожиданно, как и многих других в толпе, охватило электрическое напряжение речи главного большевика и вызвало непонятный восторг. Она глядела на Ульянова, бросавшего в толпу какие-то длинносложные слова, и поймала себя на мысли, что готова слушать его бесконечно, хотя ей было все равно, какой смысл в его странной, ломающейся и картавой речи.

Большевик внезапно остановился, сделал паузу, вздохнул и выкрикнул:

– Никакой поддеггжки Вгеменному пгавительству!

Толпа заревела.

Он дождался тишины.

– Да згавствует социалистическая геволюция!

Снова взрыв ликования. Какой-то матрос стал палить в воздух из маузера. К нему присоединился грязный бородатый солдат. И вот тогда-то тяжелое предчувствие сжало Новосильцевой сердце.

Она остановилась в «Астории», в номере с видом на Исаакиевский собор и на удивительную статую императора Николая I. Царский конь, поднявшийся на дыбы, держался всего на двух точках.

Новосильцева позвонила в разведупр и попросила к телефону полковника Скоморохова.

– В настоящий момент полковника нету, – весело ответил ей молодой мужской голос. И тут же закричал:

– Алло, алло! А вы, мадамочка, извиняюсь, кто будете и где находитесь?!

Ее резанули хамоватые «мадамочка» и «извиняюсь», и она ответила голосом деревенской дуры, нажимая на «о»:

– Родственница я ему, племенница , с Костромы приехала.