Николай Волынский - Наследство последнего императора

– А кто она такая, эта Куликовская? – воскликнул Ира, снова не дождавшись реплики босса. – Вы думаете, Анатолий Александрович, она действительно жена царского племянника?

– Вдова… Давно уже – почти три года… – грустно поправил его Собчак. – А чья же?

– Неизвестно чья. Так вот – просто неизвестно! – ответил Ира. – Я специально занимался этим вопросом. Целый месяц.

– И это занятие не помешало вашей основной работе? – заботливо спросил мэр.

– Ну что вы! Нет. Я все делал на работе, – уверенно ответил помощник.

– И к чему же вы пришли? Чья она жена?

– Вдова, – теперь поправил шефа Ира.

– Да-да, вдова. Спасибо. Так чья?

– По-английски это называется bastard! – сообщил Ира.

– И что это значит?

– Ублюдок.

– Надо же! – удивился Собчак. – Как вы, однако, языками владеете… Но муж Куликовской-Романовой, насколько я помню, был рожден в законном браке. Значит, ваше определение, так сказать, хромает. Я тоже занимался этим вопросом, если вы, конечно, не против, – скромно сообщил мэр.

– Ну да! – Ира нисколько не смутился. – Конечно, не против. Но я дошел до того, что она не великая княгиня, потому что ее свекруха, сестра царя Николая, вышла не за такого же князя, а за простого полковника. Есть сведения, что она познакомилась с ним в пивном баре.

– Вот так-так! Неужели в пивном баре? – изумился Собчак. – Это где же такие пивные бары были в семнадцатом году для членов царской семьи?

– Где-где… Везде – на каждом шагу! – пояснил Ира. – Это уже при советской власти пивных баров не стало. Так что эта Куликовская – никакая не великая княгиня!

– Она нигде себя и не называет великой и даже просто княгиней.

Ира сделал изящную гримаску.

– Фи! Разве в том дело? Слишком много она хочет! – он не понимал, почему мэр не разделяет его возмущения. – Ну, подумаешь, привезла из Канады на пароходе какие-то старые кровати, отдала в больницу. Еще неизвестно, на какой помойке она их там, в своей Канаде нашла. И как ей только удалось растаможить это старье? Нет, вот теперь пусть побегает по инстанциям, пусть почешется, пусть посмотрит, как надо жить и вести себя в России. Может, тогда поймет, что здесь ей не Канада, и никто перед ней на цырлах ходить не собирается.

– Это ваша рекомендация мне как руководителю города? Ваш совет специалиста-референта? – уточнил Собчак.

– Да, в общем-то, – своей непонятливостью Собчак начинал Иру раздражать. – А вы? Что вы подумали?

– Я подумал… – медленно произнес Собчак. – Я подумал, – повторил он, – что если вы еще раз дадите мне подобный совет, можете сразу искать себе другую работу. И не нужно мне ничего объяснять! – рявкнул он. – Тем более, намекать, кому вы побежите на меня жаловаться. Потому что в этом случае вы будете отправлены не в отставку, а на ту помойку, где вас нашли ваши покровители – да, покровители: от слова «покрывать»!

Ира онемел, выпучив глаза. Такого он не ожидал. Педераст-референт внезапно вспотел, даже пышная его прическа (он красил волосы «Лондаколором» под блондина) взмокла.

– Ка… ка… – подавился он словом. – Ка…

– Ну! – приободрил его Собчак. – Смелее! Что бы хотите сказать? «Кака»?

Ира кивнул.

– Кто «кака»? Вы? – спросил мэр.

– Не… – замотал головой помощник.

– А кто же? – угрожающе поинтересовался мэр. – А? Ну, давай, говори, не вытягивай кишки! Я, что ли?

– Не… не вы… К-к-акая? Какая помойка? – Ира, наконец, протолкнул нужное слово через свою глотку.

Собчак усмехнулся.

– Мало того, что ты… этот… нетрадиционный. Ты еще и дурак. Уж не думаешь ли ты, что здесь не известно, где тебя подобрал главный московский педик? Да в вашем же клубе на Галерной.

– А что? – вдруг взвился Ира. – Там и Жириновский бывает.

– Ладно, – успокоил его Собчак. – Я передумал.

Ира облегченно вздохнул и несмело улыбнулся.

– Спасибо, Анатолий Александрович, – Ира попытался преданно заглянуть шефу в глаза, но у него не получилось: сегодня глаза мэра больше, чем обычно, смотрели в разные стороны. – Я больше не буду.

– Что «не буду»? Думать?

– Да. То есть, нет, наоборот… – запутался Ира.

– Верю, – успокоил его мэр. – Именно поэтому я и передумал. Знаешь ли, девушка Ира, я решил выгнать тебя не когда-нибудь в неопределенном будущем, а сегодня. Сейчас. Вот в эту, текущую в настоящий момент секунду! Ступай в общий отдел, и скажи там инспектору по кадрам, что я тебя отпускаю на все четыре стороны. Да поторопись – они через полчаса на обед пойдут!

Теперь до крашеного педераста дошло. На лице его за какие-то секунды сменилось несколько выражений – от недоверия до обреченного спокойствия и, наконец, в его глазах сверкнула такая сила ненависти, что Собчаку показалось, Ира – не демопедераст, а электрический скат и только что нанес мэру мощный электрический удар.

Парень вдруг широко улыбнулся, подмигнул мэру и, виляя по-женски задом, вышел. Собчак перевел дух. Эта неожиданная улыбка и подмигивание…

Мэр поднял трубку «вертушки» – защищенной телефонной связи, которая была предназначена внутри города только для партийных, государственных функционеров и руководителей крупнейших предприятий. Набрал четырехзначный номер. Трубку снял сам Чубайс. Он недавно был назначен председателем только что созданного комитета по распоряжению городским имуществом и не упускал ни одного случая упомянуть, что комитет создан по его настоянию.

Это была неправда. Идея создать комитет по разворовыванию госимущества первой пришла в голову Собчаку, он же и двинул сюда Чубайса. И лишь потом спохватился: у «рыжего Толи» в руках оказался весь город, где доселе не было ничего в частной собственности – от квартир до дворцов. И теперь этим распоряжался Чубайс. Реальной власти у «рыжего Толи» оказалось больше, чем у «длинного Толи». Хорошо, Собчак успел отписать для себя специальный квартирный фонд. Квартира в Ленинграде, а потом еще больше в Петербурге была самым большим богатством. Квартир всегда не хватало, а тут еще и советская власть подгадила: оставила демократам в наследство 5 миллионов населения.

Правда, надо отдать должное новой власти: ее реформы оказались настолько эффективны, что уже через год население стало стремительно сокращаться и за пять лет уменьшилось до четырех миллионов. Однако реальные успехи демократов были гораздо большими: за это же время в Питере осело около миллиона выходцев с Кавказа и из Средней Азии. Они без труда и сразу получали за огромные взятки российское гражданство, питерскую прописку, затем жилье, захватывали здания разорившихся институтов, заводов и фабрик, школ и профессиональных училищ. Так что за пять-шесть лет город потерял больше двух миллионов человек. А если учесть, сколько горожан должно было родиться, но не родилось, то потери города составили около двух с половиной миллионов человек – вдвое больше, чем за время гитлеровской блокады – самой страшной за всю обозримую историю Европы последних двух тысяч лет ее существования.