Присцилла Ройал - Тиран духа

Элинор ничего не ответила, ожидая, пока гнев отца выплеснется и пламя само собой утихнет. Молчание — самый мудрый ответ женщины, пока мужчина не остынет в своем порыве и здравый смысл не воцарится снова в его душе, сказала ей однажды тетя. В такие минуты мужчине свойственно гоняться за мухами с топором, о чем он потом может сколько угодно жалеть.

— Да, я безоговорочно ему верю, — наконец произнесла она извиняющимся тоном.

Адам фыркнул:

— Прекрасно! Пока сестра Анна выхаживала Ричарда, а брат Томас по частям собирал сведения, опираясь на логику пополам с интуицией, ты, полагаю, внесла достаточную лепту в торжество справедливости, молясь, чтобы убийцу нашли раньше, чем моего сына увезут и вздернут на виселицу?

— Вы осмелились, милорд, допустить, что молитва не приближает к цели? В подобном легко усмотреть ересь, — бросила свысока Элинор, чья гордость оказалась изрядно задета. — Может быть, вы расскажете мне, что дал вам допрос тех, кто в ту ночь находился в замке?

Лишь на мгновение она увидела в глазах отца отблески той ярости, которая переполняла ее собственную душу, потом огоньки бешенства угасли, и он ответил уже совсем спокойно:

— Каждому здесь, в крепости, одним из троих моих самых верных слуг был задан вопрос, где он находился в ночь убийства. Выяснилось, что люди были там, где полагалось — или забывшись после кружки-другой, или с женщиной; с женой или с какой-то еще. Точно так же не всплыло ничего, что позволило бы думать, будто кто-то пошел дальше пожеланий душе Генри гореть в аду за несчастье, приключившееся по его вине.

У Элинор вопрос готов был уже сорваться с губ, но отец поднял руку и продолжал.

— Как ты хотела, сегодня утром, когда сэр Джеффри пришел в зал позавтракать, я заговорил с ним о том, что он думает насчет убийства. Как я и предвидел, он повел себя как самый великодушный друг. Он сказал, что не может поверить в виновность моего сына и подозревает, что кто-то другой убил Генри. Роберт же просто наткнулся на тело не вовремя, так он сказал. Он нисколько не возражает, чтобы представить вниманию любого суда и другие возможности. Наиболее вероятным кажется ему, что в коридорах замка Генри столкнулся с пьяным солдатом, который прикончил его из-за какой-нибудь малости вроде пьяной ссоры или долгов. Известно, что Генри поигрывал в кости, и ему редко везло.

Благородный жест, но что он доказывает? Особенно после того, как допрос не привел ни к чему, подумала Элинор.

— Ничего из этого вы не рассказывали мне, пока я не спросила. Могу я узнать почему?

— Потому что это я — хозяин Вайнторпа! — прогремел он. — Это моего сына обвиняют в убийстве, а само убийство произошло в моем замке. Я и так слишком долго терпел твое вмешательство. Такие вещи не женского ума дело.

— Вы сперва обвиняете меня в том, что я ничего не делаю, чтобы помочь Роберту, и тут же гоните как слабую женщину, которая при всем желании не в силах ничего добиться. Так не может быть, милорд: или то, или другое. Что же до того, женского ума это дело или нет, осмелюсь напомнить вам, что в Тиндале я облечена всей полнотой власти, и там никому в голову не придет спрашивать, что я могу делать, а что нет. Кроме того, мне, очевидно, придется напомнить вам, что Роберт не только ваш сын, но и мой брат, которого я люблю со всей нежностью сестры, Исабель же, Юлиана, Генри и Джордж для меня все равно что родственники, каждому из них отведено место в моем сердце. Здесь, в замке, вы хозяин — кто спорит? — я же ваша дочь. А значит, именем любви, которая переполняет мою душу ко всем, так или иначе причастным к этому, у меня есть право вмешиваться и знать, что происходит.

Барон побледнел, потом с тяжелым стуком опустился на скамью. Спустя мгновение, он снова заговорил. На этот раз его голос звучал хотя и хрипло, но гораздо спокойнее.

— Давай не будем ссориться, дочь. Я не хочу с тобой спорить.

По страдальческой гримасе отца Элинор догадалась, что его терзает одновременно и телесная боль от застарелой раны и душевная мука от обвинений, выставленных против сына. Она набрала в грудь побольше воздуха и медленно выдохнула:

— Я тоже не хочу с вами спорить, отец. Прошу вас, расскажите мне все, что вы узнали от сэра Джеффри.

Адам вытянул больную ногу и принялся поглаживать ее.

— В том, что он сказал, пользы немного. Он говорит, что не помнит, чтобы Роберт в гневе кого-нибудь ударил, а знает он моего сына с тех пор, когда тому было меньше лет, чем сейчас моему внуку. Да, наши сыновья никогда не были дружны, но это происходило от разницы в возрасте и в характерах. С другой стороны, по его словам он ни разу не слышал, чтобы Генри первым бросился, на кого-то с мечом или с кулаками, хотя в последнее время мальчик сильно изменился.

— В тот день за обедом, на виду у всех, отец жестоко высмеял Генри. Случалось ли ему часто донимать Генри насмешками, пеняя ему за недостаток мужества?

Адам фыркнул:

— Джеффри не мог больше выносить, что мальчишка постоянно канючит. Генри вбил себе в голову, что получит в жены леди Исабель. Когда же Джеффри объявил, что сам женится на ней, мальчишка повел себя как младенец, у которого кормилица отняла титьку.

— Но после всех этих лет Генри имел причины не сомневаться, что рано или поздно Исабель станет его женой. Не исключено, что, повзрослев, он даже полюбил ее.

— Было время, я бы с тобой согласился, но, если мне позволено называть вещи своими именами, мужчина не будет насиловать женщину, которую любит. А Генри надругался над леди Исабель, разве нет? Конечно, если мы ей верим — ведь ты, насколько я понимаю, ей веришь?

Теперь настала очередь Элинор удивляться словам отца.

— Вы правы, милорд, я верю ее словам — хотя бы потому, что, рассказав, она ничего не выиграла.

— Вполне разумно. Я согласен.

— Что меня и вправду удивляет, так это почему Генри не поведал отцу, что сошелся с Исабель? Он мог бы ничего не говорить о насилии как таковом, но само событие помешало бы отцу жениться на этой леди и обеспечило бы счастливое исполнение его собственных желаний.

— По словам сэра Джеффри, Генри и в самом деле клялся, что познал Исабель.

— И несмотря на это…

— Когда Джеффри проснулся подле нее, простыни были в крови. Сокрушаясь о потере девичества, она обвинила в этом его, и он поверил.

— Размазать по простыне несколько капель куриной крови в доказательство девственности, когда ворота уже взломаны, — старый трюк. Удивительно, как человек с опытом сэра Джеффри так легко дал себя обмануть.

— Десница Господня, чему нынче учат в монастырях? — засмеялся Адам. — Если тебе известны такие вещи, значит… ну ладно. Раз уж ты открыла мне глаза на то, сколько монахини, выходит, знают о всяких мирских штучках, позволь и мне просветить тебя насчет того, что такое достойный муж.