Виктор Егоров - Заговор против «Эврики». Брошенный портфель

Они поехали по набережной реки Изара, разделяющей Мюнхен на две части — старую и новую.

Машина пересекла Карлсплац, на которой высилась статуя Гете, и поехала по набережной вдоль особняков и заснеженных парков.

Старик то и дело брал за руку Фридриха и говорил:

— Посмотри, какой красивый дом. Ему не меньше трехсот лет, а вот это здание принадлежит миллионеру Шахту. А там, видишь, наша пинакотека. В ней собрана богатейшая художественная коллекция.

Наконец машина выехала на Румфордштрассе и остановилась у старинного двухэтажного особняка, стоявшего в тени высокого нового здания банка. От этого соседства особняк казался приземистым и обветшалым. Поблекшая окраска и трещины, бороздившие его оштукатуренные стены, сразу бросались в глаза.

Когда Шульцы вошли в дом, человек, наблюдавший за ними, свернул с Румфордштрассе на одну из боковых улиц.

Хозяина и гостя встретили две служанки — экономка Амалия и кухарка Эмма. Худая и высокая как жердь Амалия и низенькая и полная Эмма, каждой из которых было около семидесяти лет, несмотря на совершенно различную внешность, чем-то неуловимым, в жестах, в движениях очень походили друг на друга.

По их оживленному виду и счастливым улыбкам было видно, что они рады гостю.

Ганс Шульц церемонно представил их Фридриху. Дядя и племянник поднялись на второй этаж. Фридрих шел, приглядываясь ко всему. Дом, как и его обитателей, не пощадило время. Ковровая дорожка на лестнице была довольно потертой, лак на мебели потрескался, обивка на креслах, диванах и шелковые шторы давно потеряли свой цвет. На ломберных столиках, то и дело попадавшихся в комнатах, лежала пыль. Сиротливо стоял запыленный рояль. И даже хрустальная люстра казалась темной от пыли.

Но завтрак был приготовлен отменный. Стол заставлен всевозможными закусками: окорока, сосиски в различных видах, салаты, кухоны и, наконец, традиционный ренкопф — огромная шоколадная бомба с кремом. Это был поистине царский стол. А служанки вносили все новые и новые блюда. Старушки суетились, мешая друг другу, сталкивались в дверях. Они обе не сводили с гостя восторженных глаз.

— Амалия, Эмма, хватит, идите на кухню, — уже несколько раз повторял Ганс, но служанки продолжали суетиться в столовой.

Он не узнавал старух. “Они словно пробудились от долгой спячки”, — подумал Ганс.

После завтрака старик увел племянника в кабинет.

— Ты заметила, Эмма, как он воспитан, как держится. А говорит, как настоящий берлинец, никогда не скажешь, что рос и воспитывался в России, в этой дикой стране.

— А какое у него мужественное лицо, какая фигура. Не верится, что ему нет и двадцати лет.

— Он вскружит голову многим девушкам, — вздохнула Эмма. — Теперь мы будем ссориться с тобой из-за удовольствия услужить ему, как мы ссорились, желая перевалить друг на друга поручения хозяина.

В это время гость с интересом рассматривал огромный, облицованный белым мрамором камин, неудобные громоздкие кресла с высокими резными спинками. Почти полкомнаты занимал письменный стол с искусно вырезанными украшениями. Книжный шкаф был забит дорогими изданиями, но, видно, к ним тоже давно не прикасались.

Расположились у затопленного камина. Ганс Шульц долго рассматривал фотографии, которые привез Фридрих, расспрашивал о жизни в колонии. Фотографии были давние, и Шульц спросил:

— А разве ты больше не снимался?

— Вот на этой карточке мне десять лет, — сказал Фридрих, подавая снимок, где на ступеньках коттеджа Шульцов в колонии сидел худенький мальчик и прищурясь глядел в объектив. — После смерти отца я фотографировался только один раз.

— Расскажи, отчего умер отец?

— Он погиб в бою с бандитами.

— Какое дело земледельцу до бандитов?! Разве Отто стал полицейским? — встревожился Шульц.

— Он состоял в частях особого назначения.

— Значит, он все же был полицейским?

— Нет. Эти части формировались из коммунистов и комсомольцев для борьбы с бандитизмом.

— Отто был большевиком? — почти шепотом выдохнул Шульц. Лицо его побледнело, он хотел встать, но, схватившись за колени, со стоном опустился в кресло: подагра дала о себе знать.

— Да, отец состоял в партии, — ответил Фридрих.

— Проклятый мальчишка! — старик все еще считал Отто мальчишкой. — Что значит, родители умерли рано. При них он бы так не поступил. Хотя он всегда был кретином, им и остался, — неистовствовал Ганс Шульц, совсем позабыв, что говорит все это племяннику. — Ты только подумай, мой брат большевик! — все повторял он, хватаясь то за колени, то за локти, и вдруг подозрительно посмотрел на Фридриха.

— А ты, наверное, комсомолец?

— Нет, дядя, нет. При жизни отца я был слишком мал, а потом мама, боясь, что меня постигнет участь отца, не разрешила вступить в комсомол.

Этот ответ мало успокоил старика.

— О, mein Gott! Вот тебе и избавление от одиночества! — плаксиво выкрикнул он и проковылял в соседнюю комнату.

До вечера старик молчал.

Старушки, опечаленные размолвкой между старым и молодым хозяином, как уже называли Фридриха, тихо бродили по дому, боясь произнести лишнее слово.

Наконец гнев старого хозяина улегся. Видимо, убедившись, что теперь ничего не изменишь, он позвал племянника к себе в кабинет.

— У меня много врагов, Фридрих, завидующих хорошему отношению фюрера ко мне. Если кто-нибудь из них узнает, что ты приехал из России, они могут докопаться и до того, что Отто был большевиком, — уныло сказал он.

— Что же делать, дядя?

— Надо скрыть твой приезд из России.

— Скрыть, — задумчиво повторил Фридрих. — Но как? О моем приезде известно в официальных учреждениях.

— Ерунда, там у меня есть друзья. Несколько тысяч марок, и в делах не останется никаких следов.

— По каким же документам я буду жить?

— Это сложнее. Но я, кажется, нашел выход. В Гамбурге живет мой родственник Якоб Шульц. У него был сын Вальтер. Он попал в плохую компанию, вел себя очень нескромно, играл в карты и закончил тем, что обокрал отца и бежал в Лейпциг, там он спустил украденное и покончил с собой. Чтобы избежать позора, Якоб скрывал поведение сына. Скрыл он и его смерть. Все считают, что Вальтер учится в Берлине. Он примерно одного возраста с тобой.

Фридрих сразу понял, что задумал старик.

— Я решил завтра выехать в Гамбург и обсудить с Якобом пришедший мне в голову план…

День закончился мирно. В постели Фридрих думал о том, что стало бы со старым нацистом, узнай он, что приехал к нему вовсе не его племянник, а чекист Илья Светлов.

Перед отъездом в Германию Светлова проинструктировали, чтобы он рассказал Шульцу о его брате всю правду. Расчет оправдался. Ганс Шульц вел себя так, как и предполагалось. Надежно скрыть, откуда он приехал, было как нельзя кстати для Ильи Светлова, так как пребывание в Советском Союзе могло послужить помехой для его карьеры в Германии.