Виктор Егоров - Заговор против «Эврики». Брошенный портфель

— Что-то я вас прежде не видел.

— Да вот с отпуском запоздал, проволынился. Все лето сидел в Москве, работал. Хоть сейчас подышу свежим воздухом. Ну, до свиданья.

— До свиданья.

Пройдя вверх по улице, Семен постоял, докурил папироску, бросил ее под ноги и медленно пошел назад к вокзалу. Электричек уже не было. Пассажирские поезда не останавливались. Семен прошел в зал, сел на диванчик. Закрыл глаза и точно поплыл куда-то. И Гертруда Рахими, и этот парень, и все события ночью отодвинулись в сторону, он ощущал только налитое усталостью тело и отплывал все дальше и дальше и от станции, и от ярко освещенного зала, и от дежурного милиционера, застывшего в дверях и молча поглядывавшего на бездомного человека, прикорнувшего в уголке на диванчике.

Когда Семен проснулся, солнце било в огромное вокзальное окно. От стекол до пола тянулись золотые снопы света, в них пыль и дым от папироски сидевшего неподалеку человека. Семен протер глаза, встал, размял резким движением плечи и вышел на платформу. Было свежо. Семен взял билет и сел на скамейку, дожидаясь электричку, и тут увидел вчерашнего парня. Он шел вместе с девушкой. На ней было серое платье и теплый жакет. Семен взглянул на нее и, встретившись глазами, смутился — до того она оказалась мила. Все в ней было неброско: и платье, простое, свободное, с узеньким пояском, и гладкая прическа, но лицо было так свежо и глаза, влажные и серые, глядели так мягко, что Семен уже не мог отвести взгляда.

— А, это вы! — сказал парень.

— Да. Собрался в Москву с утра пораньше. Забыл кое-какие вещички. А вы?

— Мне тоже надо по делу. — Парень задумался, словно вспомнив что-то.

Девушка смотрела на Семена с любопытством.

— Моя сестра — Оля, — буркнул парень.

Харитонов протянул ей руку.

— Семен.

— Ну, вы тут побудьте. Мне надо заглянуть к товарищу. — Парень свернул за вокзал и уже оттуда прокричал сестре: — Ты, Ольга, не жди, поезжай, если я не успею.

Девушка качнула головой.

— Смотри, Петька! — У нее получилось это громко, она оглянулась на Семена и отчего-то застеснялась.

Поезд подошел, а Петра все не было. Оля оглянулась, вбежала в вагон. Семен шагнул за ней следом. Петр ушел и оставил их одних, будто нарочно. Делать было нечего, глянув в окно, на пустынный перрон, Семен сел рядом с Олей и опять не мог отвести от нее взгляда. Электричка громыхала на стыках, а он сидел и глядел на девушку и только теперь понял, чем она его поразила: и нос, и брови, и губы — все было, как у Петра, правильным и соразмерным, но глаза блестели мягко и свет их был так лучист и тепел, что лицо казалось очень красивым.

На станциях входили в вагон люди. Вагон наполнился говором и гулом. Семена прижали к Оле. Он сидел, чувствуя ее плечо, и хотел отстраниться, но не мог и понимал, что надо начать разговор, а слова не шли, он только и сказал одно слово:

— Извините.

Оля отодвинулась и улыбнулась.

В посольстве был прием. Просторный продолговатый зал сиял огнями.

В зал входили дипломаты в смокингах и фраках, военные атташе в мундирах, журналисты, одетые слегка небрежно. Ренье встречал их у дверей и подводил к послу. Посол мягко пожимал всем руки и каждому говорил одни и те же слова:

— Весьма рад видеть вас.

Ренье встречал гостей по-разному. Одних он приветствовал без улыбки, со строгим лицом, другим — весело улыбался. Тернеру, секретарю соседнего посольства, он просто сказал:

— Как хорошо, что ты пришел, Боб.

Майора из того же посольства, полного, розовощекого, взяв под руку, многозначительно спросил:

— Вы не привезли нам нынче дурных вестей, майор?

Майор, оттопырив полную верхнюю губу, коротко бросил:

— Сегодня — нет.

— Ну, и слава богу, — вздохнул Ренье.

После ужина Ренье подошел к высокому и тощему журналисту, с худым скуластым лицом — корреспонденту “д'Энформасьон” и предложил сигару:

— Курите, господин Родригес. Сигары свежие, только получены.

Родригес, наклонясь, взял из ящичка сигару, понюхал, маленькими ножницами остриг кончик, стоя прикурил и похвалил:

— Хороши.

Они сидели и курили и говорили о спорте — оба были теннисистами. В саду за посольством строилась теннисная площадка. Родригес спросил:

— Я слышал, корт у вас готов?

— Почти готов, — сказал Ренье и, остановив проходившего мимо майора, тронул его за рукав. — Мы тут говорили о теннисной площадке. Приезжайте играть в теннис. Гоподин Родригес составит вам партию.

— Охотно приеду, — сказал майор, подсаживясь к ним.

Ренье встал, молча поклонился и отошел.

Он ходил со скучающим видом, гости стояли и сидели, и все говорили, зал приглушенно гудел от голосов.

— Но как на улице свежо, Кен? Я уже давно торчу здесь, — сказал Родригес майору, когда отошел Ренье.

— Мерзкая погода. Не то что у нас в Алабаме,

— Да ведь ты из Алабамы, Кен. Я и забыл. Когда ты улетаешь в отпуск?

— Завтра.

— Жаль. Мы бы славно сыграли. Ведь теннисная площадка почти готова, Кен, — усмехнулся Родригес.

— Понимаю.

— У меня кое-что есть для тебя. Выйдем к машине, я передам.

Они вышли из посольства, постояли у машин, покурили. Родригес поехал прямо. Майор Кеннет Янг назад.

Самолет компании “Эр Франс” шел на посадку. Земля была все ближе, — стали видны деревья, столбы у дороги, дома, промелькнул зеленый, будто подстриженный, луг, колеса самолета коснулись бетонной полосы с синими и красными колпаками фонарей по бокам. Сзади за хвостом щелкнул парашют, самолет замедлил бег и, плавно покатился к стеклянным переходам вокзала.

Майор Янг спустился по трапу. Американская осень была солнечной и теплой. Вдалеке на холмах зеленели купы дерев, и трава на газонах была сочной. Солнце, отражаясь в стеклянных галереях, било в глаза. И все-таки яркость зелени и солнца была не летней, и, хотя летние краски остались, в воздухе смутно слышался запах медленно остывающей от жары земли.

Майор шел, пошатываясь: в самолете его укачало. Были позади и короткий перелет в Орли, и сидение в Париже — синоптики не давали погоды, — и утомительный бросок через океан. Он много часов видел лишь воду да небо, самолет шел на большой высоте, и небо казалось высоким и синим, а вода внизу приобретала тусклые оттенки — серый, дымчатый и стальной. Майор устал от сидения и покачивания, от однообразности серой пелены и от сознания того, что под ними бездна — толща воды на несколько километров, и случись беда, где тут сыщешь тела и обломки, все засосет и поглотит эта дымчатая, обманчивая в своем спокойствии гладь.

На вокзале майор распорядился багажом, заказал себе билет — он летел через Нью-Йорк транзитом. Он родился в Штатах и учился в Штатах и потом окончил Уэст-Пойнт, — а жил на другом конце континента, и служил там, а теперь летел в отпуск домой. Взяв в гостинице номер и приняв ванну, полежал, разморенный, на диване. Надо было вставать и ехать — до отлета оставались сутки, а конец предстоял неблизкий; майор встал, набрал номер и, услышав знакомый голос, спросил: