Джон Карр - Тот же самый страх

Он заключил ее в объятия, смутно сознавая, насколько он всклокочен и растрепан, и крепко прижал к себе.

– Не то чтобы я возражала, – продолжала Дженнифер, – нет. Только… там, в столовой, сейчас все настроены против тебя. Они думают, что, ради их собственной безопасности, тебя надлежит посадить в тюрьму или убить на дуэли. И если никто другой, то уж полковник Торнтон непременно постарается отправить тебя на тот свет!

– Точно, клянусь Богом!

– Ах, Филип!

– Какие еще у меня имеются пороки? – осведомился он с язвительной вежливостью.

– У тебя легкий характер. Пожалуй, даже слишком легкий. Тебя можно назвать легкомысленным. Однако ты не выносишь, если тобой командуют или порываются руководить. Если кто-то пытается помыкать тобою, ты приходишь в бешенство. А мне от всего от этого легче не становится.

– Дженни, мне очень жаль! – оборвал ее Филип. – Я не должен был так говорить. Но я вижу, что у тебя на душе что-то еще. В чем дело?

– Ни в чем. Совершенно ни в чем! Но та ужасная женщина…

– Хлорис? О!

– Почему ты говоришь «О!»? – вскричала Дженнифер, вскидывая голову. – Ты бы, не задумавшись ни на минуту, переспал с нею! Ведь так?

– Откровенно говоря, действительно так. Погоди, не убегай. Послушай меня! Все слишком сложно, мне трудно тебе объяснить.

– Пусти меня!

– Нет! Но если я когда-нибудь и переспал с ней, Дженни, я лишь убедился в том, что Хлорис на самом деле холодная, как рыба, какой я ее и считал! И хотя я думаю, что мы с тобой общались по-другому, готов поклясться, что ты не такая и никогда такой не будешь.

Наступило молчание. Вскоре Дженнифер, подобно всем сестрам Евы, повела себя в высшей степени непоследовательно.

– Тогда почему ты не встретишься со своими врагами лицом к лицу? – воскликнула она. – Полковник Торнтон сейчас в столовой. Нет, он не хохочет, а просто улыбается, представляя, как ты сейчас валяешься в грязи, избитый до полусмерти. Ступай туда, распахни дверь пошире и объяви ему, куда он может убираться вместе со своим вызовом!

– Нет.

– Почему же?

– Потому что я не люблю дешевки. Если победил, молчи. Не злорадствуй!

– О боже! – Дженнифер изумленно воззрилась на него. – Когда же ты перестанешь быть джентльменом? Особенно… со мной? Я тебя ненавижу!

Она снова попыталась вырваться и убежать, но он ухватил ее за запястье и остановил на бегу.

– Ненавидь меня сколько хочешь, но сейчас…

– Я тебя не ненавижу. Ты это знаешь. Но иногда мне хочется тебя убить!

– Причем одним ударом? Перестань, Дженни. Я пытаюсь тебя развеселить!

– Ты… стараешься ко мне подольститься?

– Разумеется! Ненавидь меня сколько хочешь, особенно сейчас, но вспомни, что мы с тобой не в двадцатом веке, и выражайся осторожнее в присутствии посторонних. Нам нужно немедленно уходить отсюда.

– Как?

– Через дом. Там наши плащи и накидки.

– Филип! Твой воротник и галстук! Не желаю, чтобы тебя застали в таком виде!

Он отпустил несколько замечаний о пропавших воротнике и галстуке, которые привели бы в ужас Королевское общество галантерейщиков. Дженнифер, только что негодовавшая

против его небрежного вида, сразу сделалась кроткой как овечка.

– Что же касается всего остального, – продолжал он, – Хопвит и миссис Поппет, видимо, уже прибыли в наш загородный дом. Сейчас, должно быть, почти полночь. Сомневаюсь, что меня попытаются арестовать уже сегодня.

– По-твоему, тебя арестуют?

– Скорее всего. Но сегодня – вряд ли. Они все еще сидят за столом. Мы должны незаметно проскользнуть мимо дверей. Пошли – тихо!

Дженнифер приложила руку ко рту: с трех сторон эркер-ного окна из-за пунцовых занавесей с золотыми шнурами, уложенных тяжелыми складками, на улицу пробивался яркий свет. Однако у них не было другого выхода. Приходилось рисковать.

Нижний вестибюль, увешанный портретами его королевского высочества кисти художников голландской школы, был пуст, если не считать высокого лакея. Лакей в белом парике, в красной с золотом ливрее, пышно разукрашенной и отмеченной плюмажем цветов принца, собирал огарки и зажигал новые свечи.

Слева, из-за закрытых дверей столовой, доносились громкие голоса и неразборчивый рев. Раздув восковый фитиль, лакей сурово оглянулся на вошедших и бесшумно двинулся к ним. Когда он заговорил, губы его почти не шевелились, однако слова внушали надежду.

– Благослови вас Бог, сэр! Вы воздали ему по заслугам. Филип вопросительно мотнул головой в сторону черных

с золотом дверей.

– Через минуту-другую, – продолжал чревовещать лакей, – они запоют. Шерри потребует фортепиано, а его королевское высочество – виолончель: он будет исполнять соло. Они поднимутся в музыкальный салон наверху…

Особого призыва к пению не потребовалось. Гости глухо застучали рукоятками ножей по столу; гул нарастал. И вот надо всем возвысился богатый тенор мистера Шеридана, который затянул самую веселую песню собственного сочинения, вошедшую в «Школу злословия»:

К нему присоединялись другие голоса и подтягивали:

И все голоса, за исключением самого мистера Шеридана, затянули второй куплет:

– Слышите? – почти не шевеля губами, осведомился лакей. – Вам лучше поторопиться, сэр. Им уже все известно…

– Об исходе драки?

– Да, да. Его королевское высочество отправил майора Хангера наблюдать.

– Но я не видела майора Хангера! – прошептала Джен-нифер.

– Возможно, и так, мисс. Но он был там. Вернулся и распахнул двери так широко, что я все слышал. «Сэр, – закричал он во все горло, – Гленарвон побил Молота и послал его в нокаут!»

– И что они сказали?

– Ничего, сэр. Все вроде как окаменели – кроме красивой жены вашей светлости. Она встала и как будто хихикнула. «Разве я вам не говорила?» – спросила она, а сама все время поправляет прическу. Тут двери закрылись.

Дженнифер всплеснула руками.

– Видите, сэр? – продолжал лакей-чревовещатель, бесстрастно глядя поверх их голов. – Они ждут, что вы вернетесь. Вы не сможете уйти до тех пор, пока сам принц не решит, что пора расходиться, – так будет не по этикету. Вам лучше поторопиться.

– Да, конечно! Позволено ли мне потребовать свою карету, если она окажется здесь?

– Предоставьте дело мне, сэр. Следуйте за мной. Я… Двойные черные с золотом двери открылись и тихо закрылись. В вестибюль вышел мистер Ричард Бринсли Шеридан.

Сердце Филипа готово было выскочить из груди, но он все же оглянулся на него. Жесткие волосы мистера Шеридана, связанные на затылке довольно засаленным обрывком ленты, поднялись дыбом, словно от ужаса. Вытащив из жилетного кармана записку, свернутую шариком, он бросил ее к ногам Филипа. Бумажка упала на ковер.