Джон Карр - Тот же самый страх

Потом Шеридан повернулся и снова вошел в столовую.

Все услышали его крик:

– Ваше королевское высочество! Они еще не вернулись!

– Сэр! – прошипел лакей.

Они торопливо взбежали по лестнице, устланной ковром. Дженнифер прильнула к Филипу, а впереди с невозмутимым видом шествовал лакей. Филип развернул записку. Он так и не узнал, где мистер Шеридан раздобыл перо и чернила.

«Вы меня буквально потрясли, – гласила кое-как нацарапанная записка. – Будьте завтра с утра в «Друри-Лейн» и верьте мне. Ш.».

На верхней площадке стоял Брэнли, знаменитый старший лакей, каждое слово, каждый жест которого, как говорили, воспроизводили слова и жесты его хозяина. Такой же полный, облаченный в тугую пунцовую с золотом ливрею, он с важным видом стоял на верхней площадке лестницы – словно только что взял невидимую понюшку табаку из элегантной невидимой табакерки.

– Карету лорда Гленарвона, мистер Брэнли, – заявил лакей с невозмутимым лицом. – Внезапное недомогание…

– А! – пробормотал мистер Брэнли с едва заметной тенью улыбки. – Очень, очень жаль, милорд. Полагаю, скоро противнику вашей светлости станет легче – при помощи уксуса и жженых перьев. Карету лорда Гленарвона!

Повинуясь его еле заметному кивку, другие слуги бросились за его шляпой и плащом, за накидкой Дженнифер. У двери Филип остановился и оглянулся на лакеев.

– Я ваш должник, – заявил он и добавил, – джентльмены! Они и глазом не моргнули, и мускулом не шевельнули.

Однако он почувствовал исходящую от них доброжелательность, ощутимую, как рукопожатие. Снаружи громогласный Биг-Бен, привратник, провозгласил о прибытии кареты лорда Гленарвона.

Накинув на себя плащ и зажав треуголку под мышкой, Филип очутился в портике, продуваемом ветрами. В скобах на стене фасада все так же горели, шипя, факелы, ночь полнилась призраками.

Дженнифер подняла голову.

– Не смейся надо мной, – тихо сказала она. – Но я ее убью, клянусь, я ее убью, если сегодня, именно сегодня…

– Дженни!

– Если именно сегодня она тебя добьется. Клянусь, Фил!

– Ты не должна говорить так. То, что ты рассказываешь обо мне и о моей прошлой жизни, кажется таким нелепым!

– Но это правда. Твой отец с детства учил тебя боксу, хотя я не помню, кем был твой отец. Ты многому научился в Кембридже. А в армии тебя, что называется, «открыли».

– А ты, Дженни… Кто ты такая?

– Не помню.

– Совсем ничего не помнишь?

– Нет. Но беда, несчастье гонятся за тобой по пятам – как и в нашей другой жизни…

Снаружи, у ворот, перед внешней колоннадой, двое часовых-гренадеров отсалютовали им мушкетами. Тяжелая карета, украшенная гербом Гленарвонов – звезда и сокол, – проехала через внешние ворота, с грохотом прокатила по подъездной аллее и остановилась у парадного входа. Багаж разместился на крыше.

Один из двух форейторов соскочил с запяток и растворил перед ними дверцу. Филип увидел улыбающееся лицо старого Хопвита. Миссис Поппет, похрапывая, спала в уголке.

– Беда, приключившаяся с нами, – сквозь зубы сказала Дженнифер, – связана с убийством.

– С убийством!

– Да. Тебя обвинили в убийстве. Если бы это случилось здесь…

Хопвит ловко подсадил Дженнифер, а за ней и Филипа в карету. Потом сам, поклонившись, запрыгнул внутрь. Хлопнула дверца, щелкнул хлыст; они направились прочь из города, в поместье «Пристань», что за деревней Челси.

Вдали часы на башне Сент-Джеймского дворца начали бить полночь. Всего через три часа произошло убийство.

Бамм! – глухо пробили часы над конюшней поместья «Пристань». Один удар – час ночи.

Филип находился в комнате на втором этаже, которая, по словам слуг, была его спальней, окна выходили на фасад дома.

Он сидел в очень маленькой оловянной ванне. Хопвит, прислуживавший ему, был очень разговорчив и весел – в отличие от самого лорда Гленарвона.

Прошла целая вечность, прежде чем нагрели и доставили наверх тяжеленные ведра с горячей водой. Ведра таскали бледные девушки, чьи лица, казалось, никогда не знали ни солнца, ни свежего воздуха. Вначале Филипу показалось, что он сварился заживо, но постепенно привык к воде. Зато мыло оказалось превосходным, несмотря на то что резко пахло духами и имело форму шара, отчего все время выскальзывало из рук и падало на пол.

– Надеюсь, – со значением спросил Хопвит, – воды вашей светлости достаточно?

– Да. Вполне.

– Хотя в ней полно микробов, милорд.

– Нет, они все сварились в кипятке.

– Прошу прощения, милорд?

– Не важно. – Филип дернул головой. – Хопвит! Слышите?

Он долго ждал этого. В ночной тишине ясно слышался цокот копыт и скрип колес на прибрежной дороге. Значит, вне всякого сомнения, возвращается Хлорис с леди Олдхем и служанкой Хлорис, Молли.

– Совсем скоро, Хопвит, – продолжал Филип, – начнутся упреки, обвинения и всякая пустая болтовня. Я встречу их относительно подготовленным.

– У вас есть еще по меньшей мере десять минут, милорд. Слышите, карета проехала мимо дома? Ее светлость, должно быть, отвозит домой полковника Торнтона в его собственное поместье, «Дубы», и только потом вернется. Полотенце, милорд?

– Бросайте. Я вытрусь сам, – заявил Филип. – Теперь что касается этой проклятой ванны…

– Милорд, позвольте оставить ее. Вода пригодится вам утром, поскольку вы, кажется, желаете принимать ванну каждый день.

– Вода? На завтра? Вы что, спятили?

– Простите, милорд…

– Пусть немедленно унесут ее, а завтра нальют свежего кипятка. Ей-богу, Хопвит!

Хопвит закрыл глаза.

– Как угодно вашей светлости. Пожалуйте ночную сорочку… нет, милорд, ее надевают через голову, и тапочки. Вот халат, уверен, он вам понравится. Как видите, хорошо простеган, а красный цвет вам очень идет. Что же касается пояса, позвольте, ваша светлость…

– Нет, черт побери! Я и сам могу завязать проклятый пояс. Я что, неразумный младенец?

В глубине души он понимал, что его раздражительность вызвана не близостью Хлорис и приближением неизбежного скандала. Как не вызвана она и разногласиями с Хопвитом, которые всегда проявлялись при мытье или одевании.

Филип был раздражен потому, что дом каким-то смутным образом был ему очень знаком. Он понял это сразу, когда карета подъехала к «Пристани». Дом из белого камня, еще не успевшего посереть, был расположен в глубине парка и представлял собой квадратную массивную постройку в георгианс-ком стиле, с тяжелыми колоннами над широкими ступенями, ведущими к парадной двери. Дом поразил Филипа не только тем, что он его знал, – впервые он испытал ужас.

Он стоял в собственной спальне, одетый в ночную сорочку и винно-красный халат, и подозрительно озирался вокруг. Его терзали дурные предчувствия.