Джон Сэк - Заговор францисканцев

Попав в ярко освещенную комнату, он невольно зажмурился, а когда понемногу разлепил веки, то увидел в одном углу гудящий камин и разложенную перед огнем жуткую коллекцию щипцов, кочерег и еще каких-то орудий неясного назначения. Над огнем склонялся третий монах. Братья привели его в камеру пыток!

Конрад вдруг испугался, что Бонавентура намерен заклеймить ему лоб прежде, чем отпустить, – в назидание другим непокорным братьям. Брат-пыточник при появлении пленника вытащил из огня железную кочергу и подул на мерцающий красным конец. Крошечные искры сорвались с металла, а кончик вспыхнул ярче. «Вот они, когти грифона», – подумал Конрад.

Два брата подвели его к стене и приковали за щиколотки и запястья. Одно кольцо кандалов, защелкиваясь, прищемило кожу на ноге, так что Конрад вскрикнул. Человек у огня проговорил, не оборачиваясь:

– Как сказал ястреб, скогтив курицу: «Можешь покудахтать и теперь, но дальше будет хуже».

Конрад узнал голос, хотя когда он слышал его в прошлый раз, в голосе говорившего звучала боль. Палач медленно повернулся, и в отсветах пламени отшельник увидел соломенную тонзуру и шрамы, скрывающие пол-лица. Скривив губы в жестокой усмешке, Дзефферино уставил на него здоровый глаз.

– Не слишком хорош собой, а, брат? Понимаешь теперь, почему я напросился на должность тюремщика? На земле с моим лицом ничего, кроме отвращения и насмешек, не дождешься. – Он знаком отослал из камеры братьев. – Пытка для меня – новое ремесло. Не хочу, чтоб их стошнило, если у меня что не выйдет.

– Что ты собираешься сделать?

Дзефферино отвернулся и проговорил, обращаясь к пламени.

– Собираюсь исполнить старинный закон: око за око. Он вывернул шею и послал Конраду взгляд, полный чистой ненависти.

– Но за что?

– Чтобы не заглядывал, куда не просят. Думаешь, тебе можно безнаказанно пренебрегать предостережением генерала ордена? Quando si е in ballo, bisogna ballare. Пришел на бал – пляши!

– Дзефферино, ради Бога, – взмолился Конрад. – Я исповедовал тебя, когда ты ждал смерти. Я послал братьев к тебе в часовню. – Монах не отозвался, и Конрад добавил. – Христос покончил с ветхозаветным законом. Он принес нам новый закон: любить и прощать. Прости врага своего семижды семьдесят раз.

Дзефферино распрямился и еще раз дунул на кочергу.

– И еще он сказал: если глаз твой соблазняет тебя, вырви его. А твой глаз, твой невредимый глаз – для меня огромный соблазн, фра Конрад. Это из-за тебя я стал тем, что я есть, и оказался там, где я есть сегодня.

Пока монах пересекал камеру, в памяти Конрада промелькнул случай из жизни святого Франческо: как врачи пытались исцелить его слепоту прижиганием жилы, которая идет от челюсти к надбровью. Как ни страшно ему было, Франческо молился брату Огню: «Будь добр ко мне в сей час. Будь милосерден. Умерь свой жар, чтобы я мог стерпеть твой ожог». Конрад повторил эту молитву, обращаясь к бездушной кочерге.

Запах каленого железа ударил ему в ноздри, и он крепко зажмурил глаза. Алая боль взорвалась под веком, когда огненный коготь вонзился в его плоть. Образ стоика Франциска, который он держал в уме, не помог сдержать вопль.

– Радуйся, что я потерял только один глаз! – прорезал его крик голос Дзефферино, и Конрад потерял сознание.

Орфео никак не ожидал, что так обрадуется, завидев стены Ассизи. Последняя неделя пути была мучительна: снег стал глубже, и волки, увязавшиеся по следу кортежа, совсем обнаглели. Римляне потеряли двух лошадей: перепуганные животные ночью оборвали привязь и выбежали за пределы лагеря, увлекая за собой голодную стаю. После этого волки два дня не показывались.

Долгие часы на конской спине уморили моряка. В этом путешествии он твердо уяснил для себя, что деревянные доски корабельной скамьи куда мягче кожаного седла. Скамья, по крайней мере, не скачет под тобой. Стареющему папе пришлось еще хуже: его возок подкидывало на дорожном булыжнике и швыряло из стороны в сторону. Тебальдо радовался каждому ночлегу в городке или селении: тогда он мог выбраться наружу и размяться, принимая приветствия жителей, а потом выспаться в настоящей постели.

Папский кортеж входил в город через юго-восточные ворота. По всей южной стене выстроились горожане. Они свешивались наружу и махали руками из щелей бойниц. Сотни других высыпали за ворота. Как и на прежних стоянках, окрестные горы звенели от криков «Viva Papa!» Ниже по холму слева Орфео увидел монастырь, в котором жили монахини дяди Франческо. По тропе от Сан-Дамиано поднималась одинокая женщина в коротком черном плаще, накинутом на серую рясу. Она быстрым шагом приближалась к большаку, торопясь принять участие в торжестве.

Когда кортеж остановился перед воротами, Орфео спешился. Толпа раздалась, пропустив богато одетого горожанина и монаха. Понтифик выступил им навстречу.

Орфео догадывался, что эти двое – незнакомый ему правитель города и фра Бонавентура, которого так расхваливал Тебальдо. Для полного счета не хватало только епископа Ассизского.

Молодой человек подвел свою лошадь поближе и смотрел, как властители, светский и духовный, преклоняют перед папой колени и целуют его перстень. Когда они поднялись, Тебальдо заговорил, обращаясь главным образом к Бонавентуре, о церковной реформе и о Вселенском соборе, который он намерен созвать, взойдя на римский престол. Генерал ордена, в свою очередь, объявил, что для Тебальдо приготовлен пустующий епископский дворец и что он хотел бы обсудить с папой кандидатуру нового епископа. Он может предложить одного из собственных братьев – человека весьма достойного. Оба попятились назад, когда Тебальдо махнул рукой, подзывая Орфео.

– Позволь нам благословить тебя, сын мой, прежде чем ты пойдешь своей дорогой. Знай, что мы вечно благодарны тебе за помощь, и если тебе однажды понадобится заступничество папы, тебе стоит только попросить.

Орфео упал на колени прямо в снежную жижу. Возложив обе руки ему на голову, Тебальдо произнес короткую молитву. Потом обнял Орфео за плечи и помог ему встать.

– Запомни мои слова. Вражда между отцом и сыном оскорбляет закон естества. Ступай теперь и примирись с родными. Да будут дни твои долги, да исполнятся они радостью и изобилием, и да примет тебя в конце твоей жизни Господь наш. Мы всегда будем помнить тебя.

Слушая благословение, толпа притихла. Оглянувшись по сторонам, Орфео увидел в глазах зевак почтение, переходящее в благоговение. Они, конечно, не узнали в нем своего, а видели только счастливца, одаренного особым вниманием святого отца.

Впереди толпы стояла женщина в черной накидке. Она была молода, хороша собой и казалась смутно знакомой. Впрочем, в этих местах почти у всех женщин были темные миндалевидные глаза. Она тоже смотрела на него с любопытством. Моряк попробовал представить, как могла выглядеть девушка шесть лет назад, но, сообразив, что она была тогда совсем ребенком – еще младше него, – оставил попытки.