Джон Сэк - Заговор францисканцев

Полусонный Джакопоне приподнялся на соломенном ложе и подполз к передку повозки. Амата махнула остальным двигаться вперед. Как только они оказались в виду стен, на укреплениях стало больше стражей. Амата обводила стены глазами, будто отыскивала среди воинов знакомые лица. Вскоре их окликнули, приказывая назвать себя и свое дело.

– Разве Клето Монти больше не сторожит ворота? – крикнула в ответ Амата.

– Не знаю такого, – отозвались со стены.

– Восемь лет как умер, госпожа, – вмешался другой голос. – Убит при нападении на замок.

– Я не знала, – прошептала она так тихо, что слышать могли только спутники.

Плечи ее на миг поникли, но девушка снова обратилась к страже в полный голос:

– Амата ди Буонконте и Джакопо дей Бенедетти да Тоди ищут гостеприимства дяди, графа Гвидо ди Капитанио!

– Самозванцы! – крикнули с ворот. – Амата ди Буонконте погибла при том же налете. А сиор Джакопо сошел с ума и покончил с собой после смерти своей благородной супруги.

При этих словах Джакопоне вскинул голову и прогремел:

– Поди приведи ее дядю, безмозглый дурень. Или ты ослеп, идиот, что принял нас за призраков?

Слезы вдруг подступили к глазам Орфео, смотревшего, как страж скрылся за парапетом. Хотелось смеяться, хотелось плакать – от радости и горя за Амату и ее кузена. Он поправил на голове шлем и опустил забрало, чтобы скрыть свои чувства от спутников.

Несколько минут прошло в молчании – обе стороны неподвижно ждали. Затем Орфео услышал за стеной шумную суматоху, пронзительные женские восклицания, и среди них – низкий мужской голос, выкрикивавший, кажется, приказы всем одновременно. Ворота внезапно распахнулись, и голос прокричал:

– Где она?

Амата соскользнула лошади и стояла, обняв ее рукой за шею.

– Меня здесь примут, дядя? – спросила она огромного медведя, вывалившегося из ворот ей навстречу.

Несколько длинных шагов – и он подхватывает ее на могучие руки. Лошадка отскочила в сторону, и Амата ткнулась носом в нечесаную седую бороду. Дядя наконец поставил ее на землю и ухватил за плечи, отстранив на вытянутую руку.

– Амата, милая девочка! Мы месяцами искали тебя повсюду, но ты словно сквозь землю провалилась. И никто из выживших не мог назвать разбойников.

– Меня много лет держали пленницей в коммуне Ассизи. Это долгая и не слишком веселая история. Но теперь я здесь и свободна.

Граф Гвидо взял ее за руки и покачал головой.

– А я оплакивал тебя так же, как родную мою Ванну. Мы ведь и ее потеряли через год примерно после тебя.

– Сиор Джакопо мне рассказал. Мне так жаль вас. Граф оглянулся, словно только теперь заметил караван.

Взгляд его перелетал от лица к лицу, и Орфео снова поднял забрало. Наконец рыжевато-карие глаза остановились на худом, пепельно-бледном лице кающегося.

– Сиор Джакопо? – ужаснулся граф. – Во что ты превратился!

– Это еще хорошо, – Джакопо умудрился выдавить усмешку. – Я повидал ад, но теперь вернулся оттуда.

– Самое время заколоть тучного тельца, – крикнул граф, обернувшись к стоявшей в воротах челяди. – Хозяин вернулся, готовьте пир!

Он перехватил поводья кобылки и, обхватив девушку свободной рукой, повлек ее в замок. Плечи ее вздрогнули, и Амата наконец расплакалась.

Орфео, спешившись, пошел за ними. До него долетали обрывки разговора.

– Я не была уверена...

– Ба! Бонифацио – жирная навозная лепешка. Мы все знали...

После каких-то ее слов граф Гвидо резко остановился и взглянул в заплаканное лицо девушки. Сказал очень отчетливо:

– Каждый день, когда он наказывал тебя, был для твоего отца пыткой. Он поступал, как считал необходимым, но это разбило ему сердце. Ты для него была драгоценнейшим в мире сокровищем, и он не знал, что делать, когда Бонифацио осквернил его алмаз. Это дядю своего он не мог простить.

Амата снова оперлась на его руку и спрятала лицо у него на плече. Взглянув поверх ее головы и заметив Орфео, граф поморщился и повелительно махнул рукой.

– Отведи лошадей в конюшню, парень. Нечего подслушивать хозяйские разговоры.

– Но... – начал было возражать Орфео.

Амата должна была объяснить, что он близкий друг, а не просто наемный охранник, но девушка даже головы не повернула. Теперь Орфео заметил, что повозку уже отвели в сторону и слуга провожает Джакопо в большой зал. Орфео взял поводья кобылки и отступил за повозку. Граф свистнул тоненькой светловолосой малышке лет семи или восьми на вид:

– Иди-ка сюда, Терезина. Вот дедушка тебя удивит!

Джакопоне вытянулся на широкой постели своего тестя, перед камином в большом зале крепости. От тепла и усталости после тряски в повозке его клонило в сон.

В этом самом зале они впервые встретились с Ванной. Кающийся прикрыл глаза, вспоминая, какой она была в тот день: в простом зеленом платье, в прикрывающей волосы мантилье. Она почти не поднимала на него глаз, стояла потупившись, пока он обращался к ее родителям, обсуждая условия брачного контракта. Скромная сельская девушка вовсе не походила на развязных дам, с которыми он встречался в Тоди. Ей недоставало светского лоска, и это, пожалуй, даже привлекало жениха: придется пообтесать ее, прежде чем представить обществу. Зато природная красота, должным образом поданная, в обрамлении драгоценностей, станет притягательным магнитом и опорой в его карьере. Купцы станут стекаться в его дом со всего города, ради одного только удовольствия поцеловать ее юную ручку, пусть даже слишком загорелую. Ванна non vanitas [61]. Он бы понял это, останься она в живых. Мог понять и тогда, если бы постиг истину, с которой она жила повседневно. Почему только гибельная случайность открыла ему глаза? Он натянул на голову тяжелую перину Гвидо, пропахшую потом старого немытого воина. Стал молиться: «Когда же, о Господи, ты отпустишь меня? Когда я смогу увидеть ее сияющую душу и молить о прощении?»

Вдруг он услышал какие-то шепотки. Голос, громче других, пробурчал:

– Иди же. Не укусит он тебя.

И явился херувим. Он осторожно приподнял перину, открыв лицо и грудь больного. Джакопо почувствовал, как крошечная холодная ручка коснулась его руки. Он открыл один глаз. Косой вечерний луч осветил кудрявую головку, тонкое плечо под белой туникой, золотой поясок. У детского лица были губы и подбородок той самой Ванны, о которой он только что мечтал, и кающийся всей душой приветствовал знамение.

– Значит, время пришло? – спросил он. – Ты явился, чтобы забрать меня?

Херувим, как птичка, запрыгнул на край кровати. Его серьезные глаза вглядывались в лицо кающегося. Тот пошевелил бровями, то морща, то разглаживая обтянувшую лоб кожу. Щекотка от упавшей на лоб пряди уверила его, что он живехонек.

– Дедушка Гвидо говорит, ты мой папа. Джакопоне повел глазами. Его тесть и Амата стояли в дверях.