Джон Сэк - Заговор францисканцев

– Тебе больно? – спросила девочка. – Дедушка говорит, ты много лет болел, потому и не мог ко мне прийти.

Джакопоне взял пальцами маленькую ручку.

– Скажи, как тебя зовут, детка.

– Тереза ди Джакопо. Все меня называют Терезина.

– Чудесное имя.

Он не выпускал ее руку, а мысли устремились назад сквозь дымку лет. Он снова увидел разбитое тело Ванны, перенесенное в их спальню, служанку, комкающую в руках передник, няньку, заливающуюся слезами и прижимающую к груди bambina. Он едва замечал ее присутствие в доме, так заботливо Ванна и нянька оберегали его от всякого беспокойства. Младенцу тогда было не больше двух месяцев.

Он разжал пальцы, но девочка не спешила убрать руку с его ладони.

– Последний раз, когда я тебя видел, ты была не больше моей руки, – проговорил он. – А теперь смотри какая большая.

Он повернулся к Гвидо, который тоже подошел к его кровати.

– Награди тебя Бог, тесть. Ты хорошо опекал ее.

– До сегодняшнего дня у меня никого, кроме нее, не было. Она для меня – словно дар небес, – смущенно проворчал медведь и сел рядом с девочкой. Кровать прогнулась под его тяжестью. Он погладил пальцами ее кудряшки. – Смотри, у тебя даже волосы такие же, как у него, – сказал он внучке, – хотя лицом ты похожа на мать.

– И слава Богу, – засмеялся Джакопоне.

– Твой смех малость заржавел, – покачал головой Гвидо. – У меня есть отличное вино для смазки.

Встав, граф Гвидо подхватил Терезу с кровати.

– Надо хорошо позаботиться о твоем папе и откормить его, чтобы он мог с тобой играть, – сказал он. – Теперь пусть отдохнет. У вас еще хватит времени познакомиться.

Злоба выедала печень Калисто ди Симоне. Его люди провалили дело: перстень братству не вернули, да еще выпустили молодого Бернардоне из города. Мало того, чирьи с шеи разошлись вниз по спине, так что он даже в кресле устроиться не мог.

Он лежал на животе поперек стола, и служанка прокалывала нарывы, прикладывая к ним припарки, чтобы вытянуть гной. Одна припарка оказалась слишком горячей: Калисто взвыл от боли и махнул кулаком, попав женщине в живот.

– Ты нарочно!

Задыхаясь от боли, служанка все же сумела пролепетать:

– Нет, синьор, клянусь вам. Жизнью клянусь, это не повторится.

Она, всхлипывая, поспешила к котлу с водой, зажимая одной рукой живот.

– Хочешь жить, смотри, чтоб не повторялось.

Высокий тощий мужчина вбежал в комнату и поклонился синьору. Грязь на сапогах, поножах и плаще говорила, что человек скакал во весь опор. Калисто скривил рот:

– Опять ты здесь, Бруно? Я думал, ты сбежал от меня на край света.

Вошедший усмехнулся. Он не служанка, чтобы дрожать перед разгневанным синьором.

– Я выслеживал Орфео Бернардоне и знаю, где он скрывается.

– Тогда что же ты не прикончил его? Где кольцо? Мне нужно дело, а не слова!

Бруно плюхнулся на скамейку и ножом стал соскребать грязь с сапог, сбрасывая на пол липкие комья. Даже не потрудившись поднять голову, он пояснил:

– Одному не справиться. Он залег в замке на границе с коммуной Тоди. Кольдимеццо называется.

Калисто приподнялся на локте.

– Знаю! Это мы оттуда притащили суку Амату. Бернардоне, когда приходил, расспрашивал о ней.

Он потер искалеченный палец и спросил:

– Что ему делать в Кольдимеццо? Мы с отцом оставили там одни развалины.

– Не довели дело до конца. Там снова живут. Вестник провел ножом по подошве, счищая остатки грязи, и сунул клинок за пояс.

Калисто перекатился на бок, сверкнул глазами на затаившуюся в тени женщину.

– Убери с меня эти чертовы тряпки.

Служанка подлетела к столу, кончиками пальцев стала снимать припарки. Калисто с удовольствием заметил, как она вытягивает руки, стараясь держаться подальше от его кулаков. Когда служанка закончила, он сел и сунул руки в рукава рубахи, разразившись замысловатым проклятием. Прошел через комнату, пристегнул меч.

Бруно бесстрастно наблюдал, как его господин ежится и поводит плечами. Лицо Калисто перекосилось от боли. Он прищурился, и злоба блеснула в черных зрачках.

– Всякое дело надо доводить до конца, – сказал он. – Собирай моих рыцарей, пусть приготовятся к походу. Завтра будем в Кольдимеццо. На этот раз не оставим камня на камне – и никого живого.

– Люди будут рады. Они заскучали от безделья.

Бруно начал подниматься, когда кулак хозяина врезался ему в грудь, опрокинув за скамью. Наемник ударился головой о каменную стену, и струйка крови пролилась из уха. Поднимаясь, он одной рукой зажимал рану, другой нащупывал кинжал. Но синьор уже держал в руке меч, и конец его был нацелен в горло Бруно.

– Это за то, что в прошлый раз упустил Бернардоне. Смотри, не подведи меня снова, не то будет хуже.

«Не знаешь, чего и ждать», – размышлял Орфео, выходя по призыву Аматы из помещения для слуг. Ее невнимание со времени прибытия иначе как «ледяным» и не назовешь. Подходя к кухне, молодой человек напоминал себе, что еще ничего не знает об этой женщине и ее настроениях. Впрочем, Амата встретила его приветливо.

– Прошу прощения, что оставила вас, сиор Бернардоне. Возвращение в родной дом после стольких лет разлуки заставило меня совсем забыть о вежливости. Я подумала, что хорошо бы на час-другой скрыться от домашней суеты. Надеюсь, вы меня извините и примете это как залог мира.

Слуга, стоявший поодаль, держал корзинку для завтрака и свернутое покрывало.

– Принимаю с радостью, – поклонился Орфео, – и надеюсь никогда не вызывать вашего неудовольствия. Неделя такой холодности убьет меня.

Амата рассмеялась.

– Есть здесь полянка, где я играла девочкой, – сказала она. – Недалеко от стен, но скрыта за деревьями.

Она поражалась, как ровно звучит ее голос. Орфео разыгрывает галантного шута, ничего не подозревает. Тем глупее – позволить увлечению так ослепить себя.

У ворот она поймала взгляд Орфео и указала глазами на корзинку в руках слуги. Торговец понимающе кивнул.

– Grazie mille, – сказал он, забирая корзинку, – дальше я сам понесу вещи хозяйки.

Он ухмыльнулся во весь рот, воспрянув духом, как только снова уверился в ее добром расположении.

Девушка почти не говорила с Орфео по дороге к лесу, а на его болтовню отвечала короткими улыбками. Она долго готовилась к этому дню и ничему не позволит подточить ее твердость. Пусть не надеется растрогать ее своими шуточками.

Полянка, которую она вспомнила, за восемь лет съежилась, заросла по краям кустами. Но, судя по притоптанной траве и по тропинке, которая все так же вела к ней от замка, люди здесь бывали. Амата молила Бога, чтобы сегодня никто сюда не зашел; бросала взгляды по сторонам и напрягала слух, боясь поймать звуки чужих голосов или шорох травы под ногами. Птичьи крики, гудение пчел, шепот молодых листьев на ветру – больше ничто не нарушало тишину.