С. Пэррис - Ересь

Девушка громко засмеялась.

— Вы примчались и колотили в дверь так, словно наступил конец света, только потому что вам понадобилось показать отцу это? Право, Бруно, кто-то подшутил над вами. Подшутил и над вашим Коперником. Отец будет недоволен, если вы вздумаете отвлекать его такими пустяками.

— Возможно, вы правы, — спокойно отвечал я, забирая у нее листок и разглаживая его в ладонях. — Но все же я хотел бы дождаться вашего отца, если вы не против.

Она кивнула. Я так и не понял, что за выражение мелькнуло в ее глазах, когда она внимательнее пригляделась к рисунку. Узнавание? Страх? Казалось невероятным, чтобы девушка была посвящена в тайное значение этого «колесика». Но если учесть, насколько тесно все общались в университете, вполне можно было допустить, что этот символ — если он был известен Роджеру Мерсеру и моему неизвестному корреспонденту — был знаком также и другим обитателям колледжа, в том числе и Софии.

— Скажите, — заговорил я, откидываясь на спинку кресла и обводя жестом высокие книжные шкафы у стены, — у вашего отца найдется издание Фокса?

София закатила глаза.

— Вы бы еще спросили, найдется ли у папы распятие. Мой отец собрал у себя все три издания мастера Дея, причем второе и третье в двенадцати томах каждое. А нынешним летом ожидается очередное издание, и, пари держу, его он тоже пожелает присоединить к своей коллекции. Вот уж в чем наш дом недостатка не ведает, так это в изданиях Фокса. Какое из них вам нужно?

— Не знаю. — Я пробежал взглядом по наваленным на столе книгам и вновь обратился к Софии: — «Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым».

На ее лице я не увидел ничего, кроме вежливого недоумения.

— Прошу прощения?..

— Это не из Фокса?

— А, цитата. К сожалению, не могу вам ответить. Это ректор у нас специалист по мученикам, а не я. По правде говоря, Бруно, я лишь мельком заглянула в сочинение мастера Фокса, и то немногое, что я прочла, вызвало у меня отвращение. Человек посвятил свою жизнь тому, чтобы собирать и описывать всевозможные пытки и жестокости. Да еще так подробно — по-моему, он смакует детали. А гравюры! Мне после этого снились кошмары! — Девушка поежилась и скорчила выразительную гримаску.

— Насколько я понимаю, мастер Фокс старался укрепить веру и искал наиболее сильные и выразительные примеры.

— Это попросту пропаганда, и единственная ее цель — внушить ненависть к католикам! — вспыхнула София; ее злость настолько поразила меня, что я не сумел этого скрыть. Девушка заметила это, покраснела и добавила уже спокойнее: — Между христианами и так довольно вражды и распрей, к чему подливать масла в огонь.

Смущенная этим взрывом чувств, она отвернулась к огню, а я в изумлении не сводил с нее глаз. Неудивительно, что ректор отчаялся выдать дочь замуж: она настолько смела и оригинальна в разговорах и мыслях, — разве мужчине нужно это в невесте? Независимость суждений редко делает женщину привлекательной в глазах поклонников, но именно этот яростный протест против отведенной ей роли восхищал меня. Я тщетно пытался понять, что она имела в виду. Хотел было подробнее расспросить ее о Фоксе, но дверь вновь отворилась, и Адам принялся с намеренной неторопливостью расставлять на столе тарелки с хлебом и холодными закусками.

— Ваш отец не одобрит, что ужинают в кабинете, — упрекнул он молодую хозяйку, но та жизнерадостно принялась за хлеб.

— Сам он всегда ужинает в кабинете, — парировала она. — Спасибо, Адам, больше нам ничего не нужно.

Слуга не спешил уходить.

— Мистрис София, а ваша матушка…

— Моя матушка легла в постель вчера вечером, когда мы сидели за ужином, и с тех пор не вставала. У нее разгулялись нервы, и она предпочитает, чтобы ее оставили в покое. Спасибо, Адам. — Она улыбалась, но в голосе ее был металл.

Адам, по-видимому произведший себя в защитники чести молодой хозяйки, подыскивал очередной предлог, чтобы помешать нам оставаться в кабинете ректора наедине, но, не отыскав такового, покорно склонил голову и удалился, на этот раз тихонько притворив за собой дверь.

— Угощайтесь, — предложила София, протягивая мне блюдо. — С Фоксом потом разберемся.

Я придвинулся к столу и оторвал кусок хлеба.

— Бруно, — заговорила София, понижая голос и склоняясь ко мне, словно это она пригласила меня для беседы. — Вы обещали рассказать мне о магической книге Агриппы, вот вам и представилась возможность преподать мне урок.

— Обещал, — с набитым ртом подтвердил я, — но сперва объясните мне, зачем вам понадобились заклинания и любовные талисманы? Это запретная книга, обладать подобными знаниями небезопасно.

— Про любовные заклинания я и словом не обмолвилась, — высокомерно отвечала она. — Что это вы себе вообразили? — Но выступившая на лице краска опровергала ее слова.

— Зачем бы девице из приличной семьи понадобилось изучать магию?

— Меня увлекает сама мысль, что возможно овладеть силами, находящимися за пределами нашего понимания, и заставить их служить нашим целям. Разве есть человек, которого не манила бы такая возможность? Я всегда верила, что магия существует. Ведь если б это был пустой соблазн, с какой стати Церковь стала бы тратить столько усилий, чтобы опровергать это?

Я все еще колебался.

— Разумеется, во Вселенной имеются некие могущественные тайные силы, но, чтобы познать их, требуется долгая и тщательная подготовка. Гермесова магия, о коей пишет Агриппа, не сводится к зельям из двух-трех трав и пению заклинаний, как делают это деревенские знахарки. Необходимо разбираться в астрономии, математике, музыке, метафизике, философии, оптике, геометрии и так далее. Целая жизнь уходит на то, чтобы сделаться посвященным.

— Понятно. — Она плотно сжала губы и обхватила руками колени. — Хотите сказать, мне, женщине, на такое ума не хватит?

— Ничего подобного я не говорил! — Я вскинул руку, протестуя и удивляясь, с чего это она сразу вздумала обижаться, но тут вспомнил свой бессильный гнев, охвативший меня во время диспута, когда ее отец намекнул, что я, будучи итальянцем, заведомо должен быть идиотом. Я-то, по крайней мере, мог бы указать такие европейские страны, где не разделяют подобных предрассудков против моей нации, но, сколько мне было известно, нигде в христианском мире девушке не позволили бы учиться и на равных беседовать с мужчинами, каким бы острым ни был ее ум и сколько бы книг она ни прочитала. Разве что королеве дозволено совмещать мудрость с женской слабостью.

— Я хотел сказать лишь, что магии Гермеса придется посвятить всю жизнь, принести немало жертв, а потому я бы никому не порекомендовал этот путь. Не говоря уж о том, что это может привести человека и на костер, — поспешил я добавить, пока мы не поссорились окончательно.