Брэд Гигли - Год гиен

Семеркет заставил себя кивнуть.

Начальник снова заорал, угрожая силком затащить Найю на борт.

Семеркет н Найя нехотя двинулись по сходням. Он беспомощно смотрел на нее.

— Найя… Единственное, о чем я могу думать — это о том цветке, который ты увидела после того, как мы поженились, в восточных пустынях. Ты его помнишь?

— Странный пурпурный цветок высоко на скале. Да, помню. Я пошутила, что хочу его получить для своего сада.

Теперь Семеркет плакал, не стыдясь, и люди в доках таращились на него.

— Я мог бы взобраться на ту скалу. Почему я этого не сделал?

— Ох, Кетти… Это неважно!

— С того самого дня, как я тебя встретил, я искал твое лицо в лицах всех женщин, которых видел. Ни одна из них не существовала для меня — только ты одна. Но теперь я знаю, что никогда и нигде больше не увижу твоего лица.

Найя с плачем отвернулась и поспешила на борт, ни разу не оглянувшись на мужа и на ребенка.

Команда быстро подняла на палубу корабля якорный камень, с которого капала вода, и гребцы погрузили весла в воду Нила. Судно повернулось, нос его нацелился на север, речной бог поймал корабль в свои руки и осторожно толкнул вперед.

Гребцы шевельнулись и снова погрузили весла в воду. Судно набрало скорость и быстро пошло мимо доков, к середине реки.

Семеркет с ребенком на руках наблюдал, как корабль исчез за поворотом реки. Но даже когда исчезла даже верхушка мачты, он не двинулся. Он думал о том, как своенравны боги. Как раз когда он уже отчаялся иметь сына, у него появился сын Найи.

И Семеркет был самым несчастным человеком державы.

Царица Тийя открыла глаза и увидела стоящего у двери камеры старика.

— Тох! — удивленно сказала она.

— Приветствую, госпожа, — сказала министр. — Фараон в милости своей объявил, что вы будете жить.

— Я в это не верю, — бесстыдно ответила она. — Почему он должен выказывать ко мне милость теперь, после того как унижал и мучил меня всю жизнь?

— Кто знает? Может, в старости он стал сентиментальным, госпожа. Он послал вам это вино, как жест доброй воли. Выпьете?

— Оно, без сомнения, отравлено.

— Если вы так думаешь, я выпью вместе с вами.

Тох налил вина в чашу.

— Пей первым, старик! — велела она.

Министр поднес чашу к губам и сделал глоток.

— До дна!

Министр Тох продолжал пить, пока в чаше не осталось ни капли. Он налил вторую чашу.

Тийя схватила ее и жадно выпила.

— Прекрасная штука, — сказала она. — Я получала только воду с тех пор, как меня сюда бросили, к тому же, солоноватую. Мне не давали даже пива.

Тох улыбнулся и ушел, сказав, что она должна приготовиться покинуть камеру.

Когда министр вернулся в свои покои, он сунул в рот перо, чтобы выблевать вино, до приема которого проглотил масло, нейтрализующее сильные снотворные травы.

Очнувшись, Тийя увидела, что она уже не в холодной камере подземной темницы Диамет. Женщина оглядела незнакомую комнату странного цвета с варварскими фризами. Царица лежала на твердом столе, под ней не было даже тюфяка. Попытавшись встать, она обнаружила, что полностью обнажена и что ее руки и ноги крепко привязаны к столу.

Странный звук — голос животного — донесся до нее из полумрака. Повернув голову, она увидела блеющего барана. Как ни странно, баран оказался запряжен в миниатюрную колесницу. Вывернув шею, царица обнаружила, что сморит в красные глаза человека — ужасного безногого создания с короной из помятых листьев аканта на голове.

Тийя коротко вскрикнула.

— Какая честь, госпожа, — сказала безногая тварь, — принимать вас сегодня в моем царстве!

Повинуясь щелчку его пальцев, вперед выступили четверо мужчин, одетых только в узкие набедренные повязки. И тут Тийя увидела неподалеку жаровни с углем, на каждой лежали наборы крюков и ножей, сияющие ярко-оранжевым светом.

— Могу я представить вам, госпожа, самого прекрасного хирурга Фив? — галантно спросил Царь. — Делатель Калек, познакомься с госпожой Тийей.

— Это для меня большое удовольствие, великая госпожа.

Сладкий тягучий голос этого человека заставил Тийю съежиться сильнее, чем жестокие инструменты, которые он держал в руках.

— Когда-то она была царицей державы, — проговорил Царь Нищих. — Но этого ей было мало. Поэтому сегодня ей дается во владение новое царство — мое. Сделай из нее самое лучшее свое создание, потому что Царица Нищих заслуживает самого лучшего. Но позаботься о том, чтобы в своем рвении не прикончить ее, потому что фараон пообещал, что она будет жить. А он — человек слова.

Голос Тийи, знаменитый богатством своих оттенков, поднялся до самых высот в коротких пронзительных криках…

Фараон, морщась, встал с кушетки и схватился за бок. Он раздраженно махнул рукой, отсылая прочь поспешившего на помощь раба. Протянув руку, владыка понял, что его свежая повязка снова пропиталась кровью.

«Он уже забинтован, как мумия», — подумал Семеркет.

По просьбе наследного царевича Семеркет вернулся к фараону, оставив Хани в доме брата на попечение Кееи. Чиновник содрогнулся при виде крови и опустил глаза, чтобы властитель не прочел его мысли. Но было уже поздно; царь видел его взгляд.

— Да, — сказал Рамзес. — Моя жена победила в битве.

— Да живет фараон сотню лет, — машинально пробормотал Семеркет ритуальную фразу.

— Сотню! — смех старика был резким. — Да я бы отдал все, чем владею, за один-единственный год.

Он с трудом пошел по террасе, чтобы посмотреть на Восточные Фивы на другом берегу реки. Семеркет последовал за ним на благоразумном расстоянии, стараясь не наступать на капли крови, которые тянулись за Рамзесом. Огни городских очагов мерцали, как грани тысяч рубинов, весь горизонт светился ими.

— Ты помнишь державу моего отца, Семеркет? — Протянутая рука старика дрожала, он словно пытался схватить эти рубины.

Огни мерцали так, как будто до них и впрямь было рукой подать. Но рука Рамзеса медленно опустилась. И все-таки пальцы его продолжали сжиматься и разжиматься, словно фараон не был уверен — не держит ли он то, что видят его глаза.

Семеркет ничего не ответил. Погрузившись в свои мысли, фараон обратился к нему, как к своему современнику. Стоит ли напоминать старому человеку о его возрасте? Рамзеса все равно не очень интересовал ответ своего спасителя, слова лились из его уст болезненными выдохами, исповедью. Прощальной речью.

— Держава была брошена на волю волн. Каждый человек был сам себе законом. Кто угодно мог убить кого угодно, знатного или простого. Столько лет беспорядков и раздоров было до его правления… Целые поколения жили среди войны. Мой отец поднял красную и белую короны, которые валялись в пыли. Но он уже был стар, когда стал фараоном. Боги дали ему всего два года. А потом пришел мой черед.