Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа

Лежа на чудесном мягком ложе и наслаждаясь превосходным массажем, который ему делала Необула, Продик рассматривал гобелен на стене: привязанный к мачте Одиссей внимал пению обольстительных и хищных крылатых сирен. Мореплаватель всеми силами старался порвать путы и броситься в черные волны Понта навстречу дивному пению.

Вдыхая терпкий запах кипрских благовоний, которые гетера втирала в его спину, Продик думал, не из рода ли морских сирен сама Необула. В ее руках софист был совершенно беспомощен, словно рыба на разделочном столе. Ловкие, ласковые пальцы разминали старческие мышцы, и напряжение постепенно уступало место мучительному наслаждению.

В уютные покои почти не долетал шум разудалого празднества, которое продолжалось в главном зале. Продик позабыл обо всем на свете, отдавшись невиданному блаженству. Когда гетера принималась массировать плечи и шею софиста, он видел ее ноги, стройные, сильные и совершенно гладкие. Чтобы коснуться их, довольно было протянуть руку, но софисту совсем не хотелось двигаться. Годы брали свое: Продик все чаще предпочитал другим видам наслаждения абсолютный покой.

Быть софистом и послом, наверное, очень интересно, — промурлыкала Необула. — Ты познал немало прекрасных женщин и написал много замечательных книг.

Гетера повязала каштановые волосы лиловым платком. Любимыми цветами гетеры были фиолетовый, синий и красный: вот и сегодня она выбрала лиловый дорийский пеплум и накидку цвета моря на закате.

— Совсем немного поистине красивых женщин и кучу плохих книг.

— Софиста у меня еще никогда не было. Вас очень мало, и вкусы у вас странные. Впрочем, я люблю всякие извращения.

И она принялась разминать Продику плечи ребрами ладоней. Софисту казалось, что к его телу возвращается юношеская гибкость.

— Ты ничего не потеряла, — произнес он ровным голосом.

— Вы, мудрецы, не верите в настоящую страсть. — Она скорчила забавную гримасу.

— Разве в этом мире есть хоть что-нибудь опаснее страсти? Из-за нее разгораются войны, рождаются и умирают люди.

— Кажется, я знаю твое слабое место, — усмехнулась Необула. — Ты слишком полагаешься на здравый смысл. Стараешься держать голову в холоде.

— К несчастью, это не всегда удается.

Необула кивком головы указала на гобелен с Одиссеем и сиренами. Продик покосился на связанного мореплавателя.

— Вот пример истинной мудрости, — заметила гетера. — Он выжил, потому что не доверял собственной холодной голове и знал всю силу страсти. Потому и велел себя связать. Отказался от свободы выбора.

Продик не мог скрыть восхищения. Слова, достойные самой Аспазии!

Непринужденно беседуя, гетера и софист старались нащупать слабые стороны друг друга и прикинуть, откуда ждать нападения.

— Все это очень интересно, Необула. Я вижу, ты весьма образованная женщина. Но согласиться с тобой не могу. Я хочу сказать, что Одиссей сделал сознательный выбор. Здравый смысл подсказал ему, что страсть может оказаться губительной. Он сумел обойти западаю.

Пальцы гетеры принялись пощипывать Продику спину.

— Знаешь? Мужчины иногда зовут меня сиреной.

— Тебе нравится отдаваться за деньги?

— А почему бы и нет?

— Это ремесло дает определенную свободу, но плата за нее может оказаться чересчур высокой.

Горячие ладони опустились софисту на бедра и яростно разминали мышцы.

— Мы, гетеры, всегда находимся среди мужчин и знаем каждую ниточку в ткани мужской власти. Мы вхожи в дома самых влиятельных людей, мы слушаем их разговоры, видим, что происходит за закрытыми дверьми, храним самые сокровенные тайны. Мы завлекаем мужчин, сводим с ума и делаем беззащитными. Мы знаем о них все, нам ведомы их пороки, болезни, слабости, мерзости — разузнать все это для нас не составляет труда. Мужчины сами делятся с нами своими секретами и верят, когда мы клянемся молчать. Они приходят к нам искать убежища, и мы утешаем их. У нас просят совета и участия. Мы помогаем развеять страхи.

— Понимаю.

— «Милезия» — уменьшенная копия Афин. Здесь сталкиваются разные силы, разные идеи. Жажда власти сродни любовному влечению. Человеческое тело подобно полису. А политика — эротике.

Тебе стоит заняться софистикой, — улыбнулся Продик. — Полагаю, в нашем маленьком братстве ты пришлась бы ко двору. И могла бы преподать нам хороший урок.

А ваше маленькое братство осмелится принять в свои ряды женщину?

Необула выпрямилась. Женщина немного запыхалась, и щеки ее пылали. '

— Ты не поверишь, — усмехнулся Продик. — В последнее время мы стали гораздо терпимее.

— Что ж, я подумаю над твоим предложением, когда придет время распроститься с ремеслом гетеры. Годы никого не щадят.

— Одно из преимуществ софистики состоит в том, что она учит смиренно встречать старость.

— А чему научился ты?

— Немного риторики, чуть-чуть того, чуть-чуть сего — ну, ты понимаешь.

— А теперь ты стал расследовать преступления? Продик вознес благодарность богам за то, что лежал лицом вниз, и гетера не могла видеть его изумления.

— Мне известно о твоей миссии, — пояснила Необула.

Теперь они сидели лицом к лицу.

— На самом деле, — признался Продик, — я хочу спасти «Милезию». А для этого нужно разыскать убийцу.

— Мы все хотим ее спасти.

— Тогда помоги мне.

Необула ласково улыбнулась софисту. Она уселась на ковер, под лампой, и принялась перебирать кисти подушки, словно хотела скрыть волнение. Продик, кряхтя и охая, поднялся с ковра. Его тело было расслаблено, но мозг работал, как ни в чем не бывало, схватывая каждое слово, сказанное гетерой.

— По-моему, — начала Необула, — это было политическое убийство. Чтобы раскрыть его, нужно иметь представление о соотношении сил в городе. Компания влиятельных людей поделила между собой власть. Каждый из них ведет свою игру. А остальные подчиняются силе и закону. Принимают правила игры и не создают проблем. Но время от времени появляется человек, который противопоставляет себя всем.

— Оппозиция не только неизбежна, но даже необходима, особенно в столь развитом государственном устройстве, как полис, — заметил Продик.

— К оппозиции можно отнести тех, кто критикует действительность, не затрагивая основ. Взять хотя бы Аристофана: он высмеивает политиков, но все равно остается законопослушным гражданином, помнит о своем долге и не угрожает государству.

— А Диодор, лекарь?

— Он тоже скорее оппозиционер, чем мятежник.

— А кто, по-твоему, мятежник?

— Мятежник стремится к радикальным переменам, не боясь разрушить устои государства. В средствах он неразборчив.

— Он-то мне и нужен. Настоящий злодей.

— Вполне возможно.

— Но ведь и сам Сократ был мятежником. Разве не за это его казнили?