Пол Доуэрти - Сатана в церкви

Корбетт использовал свои связи, чтобы попасть на слушание дела двух самозванцев, Роберта Варда и Ричарда Линхэма. Это была та еще парочка. Ловкие мошенники, не лезущие в карман за словом, решили выдать себя за немых и ходили по городу с железным крюком, клещами и куском кожи, якобы языком, в серебряном обрамлении и надписью: «Язык Роберта Варда». С помощью этой нехитрой снасти и знаков они убеждали многих, что прежде были торговцами, но на них якобы напали и их ограбили, отобрали все богатства, да еще лишили языков теми самыми орудиями, которые они теперь показывают. Еще оба ужасно рычали, мол, ничего членораздельного сказать не могут. Однако в суде быстро выяснилось, что все это обман и оба отлично владеют своими языками, данными им Господом.

Мошенников приговорили три дня стоять у позорного столба с фальшивым языком на шее, крюком и клещами. Элис не могла прийти в себя от смеха, и Корбетту пришлось буквально вывести ее из Ратуши. Позднее она призналась, что суд — развлечение почище уличной пантомимы. Она с таким воодушевлением передразнивала судейских, что Корбетт даже заподозрил было в ней популистку, последовательницу покойного де Монфора. Впрочем, чему удивляться? Город кишел ими, даже в канцелярии и казначействе многие сочувствовали де Монфору, хотя его уже давно не было в живых и его труп много лет назад собаки разорвали на куски.

Конечно же Корбетт и Элис стали любовниками — поцелуй, объятие, поздний ужин после закрытия таверны. Потом, словно они уже много лет были мужем и женой, Элис взяла Корбетта за руку, и они пошли в спальню. Это была просторная комната, устланная шерстяными коврами и заставленная большими шкафами, несколькими сундуками, столом и табуретами. Стены были зеленые в золотых звездочках и изображениях мужских и женских голов. Горели небольшие жаровни, и свежесрезанные ветки наполняли комнату благоуханием. Элис подвела Корбетта к огромной низкой кровати, после чего притворно-скромно отвернулась и начала раздеваться, стягивая платье через голову, снимая чулки и нижние юбки, пока не осталась стоять посреди кучи кружев. Корбетт улыбнулся, когда заметил, что она не сняла черных шелковых перчаток, и сам вознамерился сделать это, но она ласково отвела его руку и стала раздевать его, пока он восторженно смотрел на ее совершенное тело.

Ничего подобного Корбетт не испытывал прежде. После короткого отдыха ее губы вновь искали его губы, и ее тело, сплетаясь с его телом, соединяясь с ним в единое целое, увлекало его в омут страсти. А потом он крепко заснул, без сновидений, как это обычно бывает с измученными ласками любовниками. Наутро, когда Корбетт проснулся, Элис уже была на ногах, свежая и прекрасная, как молодая жена. Улыбаясь и поддразнивая его, она посидела рядом с ним, но едва он намекнул на продолжение бурной ночи, исчезла. В глубине души Корбетт конечно же понимал, что такая идиллия не может длиться вечно. Великан Питер был готов убить его каждый раз, когда он входил в таверну, да и остальные из «доверенных и защитников» Элис не спускали с него глаз. Они не делали попыток приблизиться к нему, но и он старался держаться от них на расстоянии. Собственно, Элис сама принимала меры предосторожности и держала мужчин подальше друг от друга, а Корбетт принимал это как должное, считая, что его противников мучают зависть и ревность.

Тем временем лорд-канцлер Барнелл слал ему одно недовольное письмо за другим, требуя отчета, но Корбетт не отвечал, втайне надеясь, что все само собой уляжется и забудется, и очень удивлялся, как это первому советнику короля хватает времени интересоваться самоубийством жалкого Дюкета. В чувство Корбетта привел Кувиль. Однажды вечером, через несколько недель после первой встречи с Элис, Корбетт вернулся домой на Темза-стрит, где его ждал кожаный кошель. Хозяйка дома пробурчала что-то насчет того, что его принесли днем. Корбетт поднялся в свою комнату, сломал печать, и в руках у него оказались старый пергаментный свиток и короткая записка от Кувиля, которую он бросил на кровать. Потом он сел и развернул свиток, пожелтевший от времени, потертый, кое-где треснувший и с выцветшим, но искусно написанным текстом на нормандском диалекте. [5] Нормандский французский язык был официальным языком в Англии в XI–XVII вв. Пропуская цветистые обороты, Корбетт внимательно читал донесение одного из помощников шерифа канцлеру Генриха II. Поглядев в конец, Корбетт разобрал над треснувшей печатью слова: «Писано в Тауэре 2 декабря на 28-м году правления короля» — и, быстро сосчитав в уме, определил, что дело было в 1182 году. Тогда он взял доску для письма и стал заносить на пергамент главное, что было в донесении:

«В начале лета нынешнего года некий Уильям Фиц-Осберт, изменник и распутник, стал призывать людей в нечестивый союз почитающих Сатану и отвергающих сына Марии, как он называл Иисуса Христа, нашего Спасителя. Этот сын дьявола устраивал свои сборища у городских ворот и даже, пользуясь отсутствием нашего доброго короля Генриха, в самом городе. Было установлено, что Фиц-Осберт и его приспешники отправляли тайные обряды, служили черную мессу, во время которой совершали осквернение гостии, а также священных сосудов, статуй и распятий, украденных в лондонских церквях. Фиц-Осберт возвещал приход господина своего Антихриста, который-де сметет с лица земли все зло, под коим он разумел короля, Святую Матерь Церковь и всю власть государства. Время от времени сии тайные сборища, на которых умышлялось на короля, происходили в городских домах или в пустынных развалинах вокруг Тауэра. В город было привезено оружие для приспешников Фиц-Осберта, который собирался поднять людей на восстание, взывая к ним с креста Святого Павла. И еще ему хватило дерзости захватить земли собора Святого Павла, как если бы то был его наследный удел.

Епископ Лондонский, горько сокрушаясь о происходящем, своим письмом отлучил Фиц-Осберта и его приспешников от Церкви, но нечестивец сжег письмо и обещал ту же участь его отправителю. Тогда епископ потребовал от мэра и шерифов Лондона очистить собор Святого Павла и отправить под арест Фиц-Осберта со всей его шайкой. Сразу после Михайлова дня [6] 29 сентября. в том же году шерифы, констебли, ополчение из Уолбрука и караульные из Кордуэйнерс попытались освободить собор и его окрестности от еретиков, но понесли большие потери. После этого мэр обратился к лорд-канцлеру с просьбой отозвать солдат из Дувра и Рочестера, а также набрать рекрутов в ближайших графствах — Миддлсексе, Эссексе и Суррее, дабы покончить с бунтовщиками.

Накануне Дня Всех Святых, когда, как стало известно, Фиц-Осберт назначил отправление тайной нечестивой службы на кладбище собора Святого Павла, королевские войска атаковали вышеуказанное место. Бунтовщик, исчадие зла, сосуд мерзости, сумел ускользнуть от них со своими помощниками, советниками и многими последователями, скрывшись в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Священник этой церкви Бенедикт Фулшим добровольно приютил их, предоставив им церковь. Позднее стало известно, что Бенедикт Фулшим дал разрешение Фиц-Осберту и его соучастникам отправлять в церкви тайные службы, снабжал их священной гостией, а также церковной утварью для богохульства. Обосновавшись в церкви, Фиц-Осберт со своими людьми, вооруженными луками, стрелами, мечами и топорами, отбил натиск брошенных против него войск. Тогда было решено забросать церковь горящими связками хвороста, дабы люди Фиц-Осберта, не выдержав, вышли наружу. Лишившись многих из своих приверженцев, Фиц-Осберт сделал попытку бежать, но был схвачен и помещен в Тауэр.