Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме

— Понимаю, почему ты соблюдаешь такую осторожность, — сказал он, выслушав все до конца. — Подозреваешь, будто кто-то замыслил заговор против государства?

— А на что же еще это может быть похоже?

— Насколько я понимаю, у тебя есть подозрения относительно Помпея, который не прочь стать правителем Рима. Однако не думаю, что ему удастся найти в Риме даже несколько сотен паршивых сторонников, способных удержать для него городские ворота. Если он и впрямь замыслит нечто подобное, то, скорее всего, введет в Италию свои войска и возьмет город без сопротивления.

— Ну хорошо. Допустим, это не Помпей, — согласился я. — Допустим, это кто-то другой. А им может оказаться кто угодно из тех, которые когда-то командовали легионами и знают, что никогда не смогут это делать вновь. Из тех, которые, утратив всякую надежду получить высокую публичную должность, впали в отчаяние. Кто еще, если не они?

— По твоему описанию, это оружие не вполне подходит для полевых сражений. Гораздо больше оно пригодно для уличных боев. Судя по рассказу, ты не обнаружил ни больших щитов, ни длинных копий, ни луков со стрелами. Это вовсе не значит, что найденный склад оружия нельзя использовать в том назначении, которого ты опасаешься. Но не исключена и другая возможность.

— Какая?

— Деций, ты преувеличиваешь опасность со стороны зарвавшихся военачальников. Все они еще помнят уроки времен Мария и Суллы и, полагаю, впредь постараются вести военные действия где-нибудь за пределами Италийского полуострова. Но есть другие люди, которым наплевать на командование большими армиями и господство в провинциях. Эти люди хотят подмять под себя город. Сам Рим. И склад оружия, о котором ты говоришь, вполне мог бы сослужить им хорошую службу.

— И кто бы это мог быть? — осведомился я.

— Первым приходит на ум Клодий Пульхр, — ответил Милон.

— А вторым — ты. Нет. Как бы заманчива ни была эта мысль, она не вызывает у меня ничего, кроме скептицизма. Хотя, не скрою, больше всего на свете я хотел бы выдвинуть перед Сенатом обвинения против Клодия. Республика многое приобрела бы, избавившись от одной паршивой овцы. А я бы сделал себе имя в политике. Именно по этой причине слабо верится, что боги могут проявить ко мне такую благосклонность. И разумеется, я ни на миг не допускаю, что к этому делу можешь иметь какое-то отношение ты.

— Уверяю тебя, я проявил бы гораздо большую осмотрительность и изобретательность. Давай-ка вернемся к недовольным, замышляющим государственный переворот. Вряд ли это один человек: они обязательно будут стремиться найти друг друга, чтобы поговорить о несправедливости судьбы, и это их сблизит.

— Но при чем здесь храм Сатурна? — удивился я.

— Он удобно расположен. Рядом с Форумом. В нем есть пустые помещения, которыми давно не пользуются, в них никто не заходит. Сокровищница всегда закрывается на замок, а храм остается открытым. Может оказаться, что это лишь один из тайников. Проследи за ним в ближайшие дни и проверь, нет ли других мест, где может быть спрятано оружие. Только будь осторожен, чтобы тебя никто не видел. Мне бы не хотелось в один прекрасный день узнать, что тебя, как Мания Оппия, нашли мертвым на улице.

Должно быть, об убийстве ему стало известно, едва труп был обнаружен. Мне очень хотелось бы верить, что он не знал об этом раньше.

— Совершенно случайно мне довелось сегодня оказаться на месте преступления, — сказал я, — и присматривать за трупом, пока не прибыл судья Октавий. Ты, часом, ничего не знаешь о покойном?

— Он давал ссуды. Этим занималась вся его семья. Я не был с ним знаком. Но знаю многих людей, которые были должны ему деньги.

— Выходит, в подозреваемых недостатка не будет.

Я достал из-под туники кинжал и развернул его.

— Это оружие убийства. Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

Милон повертел кинжал в руках, провел большим пальцем по выгравированной змее.

— Насколько мне известно, ничего подобного у нас в Италии нет, — покачал головой он. — Не слишком искусная работа. Если бы я затеял убийство, то пошел бы на рынок, подобрал бы у старьевщика самое затрапезное оружие вроде этого и после первого употребления избавился бы от него. Либо, как в этом случае, оставил бы его на месте преступления, либо выбросил бы в ближайшую сточную канаву.

Милон вернул мне кинжал.

— К сожалению, — добавил он, — этой штуковиной мог воспользоваться кто угодно: на ней нет никаких опознавательных признаков.

— Спасибо, Милон, — я поднялся, собираясь уходить. — Пока не знаю, что делать. Но ты мне подкинул несколько ценных мыслей. Надо их обдумать.

— Останься пообедать, — предложил Милон.

— Увы. Мне предстоит прием у египетского посла. Птолемей-Флейтист опять попал в переделку и ищет поддержки у всех чиновников Рима. Он стал у нас таким частым гостем, что впору предоставить ему римское гражданство.

— Что же, не смею лишать тебя столь замечательного общества.

Милон встал и, обхватив меня рукой за плечи, проводил до двери.

— Помнишь, я говорил о том, как неудачники находят друг друга?

— Да.

— Если захочешь выяснить, не замыслил ли и впрямь кто-нибудь государственный переворот, предоставь им возможность найти тебя. Они всегда ищут себе подобных. Только не делай этого слишком явно, а просто вскользь упомяни о том, что, мол, выгодные предложения насчет твоего будущего назначения шли тебе прямо в руки, однако эти честолюбивые планы разрушили могущественные завистливые враги. Впрочем, ты сам знаешь, как лучше сказать. Только пусть думают, что это они склоняют тебя к преступлению, а не наоборот. — Он на мгновение запнулся, затем добавил: — Попытайся закинуть удочку в присутствии Квинта Курия.

Я поблагодарил Милона и, простившись, покинул его дом. Как всегда после разговора с ним, у меня было ощущение, будто на меня снизошло некое озарение, благодаря которому оказалось, что терзающая меня неразрешимая задача яйца выеденного не стоит. Милон имел способность отметать все лишнее и проникать в суть вопроса. Его не тревожили бесполезные страхи, нравственные соображения и прочие не относящиеся к делу вещи, которые во множестве занимали мой ум. В своей целеустремленности в достижении власти он не уступал ни Клодию, ни Помпею, ни Цицерону, ни Цезарю, но был куда более приятным в общении, чем они, не исключая и Цезаря, который, чтобы добиться чьей-то поддержки, мог залезть в душу.

Почему мне самому не пришел на ум Квинт Курий? Среди ополчившихся на власть людей он был подозреваемым номер один — человеком, которому предъявлялись обвинения в половине предусмотренных законом преступлений и подозрения во всех остальных. Если в Риме действительно замышлялось нечто злостное, то без его участия не обошлось. Несколько лет назад цензоры исключили его из Сената за скандальное поведение. Будучи выходцем из древней знатной семьи, Квинт Курий считал, что богатство, высокое положение и общественное почтение ему были жалованы вместе с именем. Он и ему подобные никогда не могли постичь, каким образом «новые люди» типа Цицерона могут становиться консулами.