Марк Миллз - Дикий сад

— Они поговорили, — продолжал Гарри. — Он не знает, чего хочет.

— Так это он тебе сказал или она как-то догадалась? — Адам почему-то решил, что должен это знать.

— А ты сам как думаешь?

— Вот скотина.

— Ты сам станешь таким через тридцать лет, если пустишь все на самотек. Отец ведь тоже сделал когда-то неверный выбор. Помнишь, каким он был? Как, бывало, смешил нас всех? Да, веселый был человек. Ты когда последний раз видел его веселым? А маму счастливой?

Адам закурил, потом повернулся к брату:

— Гигантская крыса Суматры?

— Ну, я же говорил, что ты умница.

Что он запутался в простыне, в том ничего удивительного не было. Удивляться стоило лишь тому, что он вообще смог уснуть. Где-то посреди ночи, в глухой, темный час, Адам выбросил белый флаг, признав поражение в схватке с водоворотом бушующих мыслей.

Отношения между родителями не были идеальными, и он никогда не ставил их в пример другим и не считал образцом брака. Но он всегда принимал эти отношения как некую вечную данность, а родителей как единое целое. Они были чем-то само собой разумеющимся, как смена времен года. Гарри считал, что их надо оставить в покое — пусть сами разбираются. Адам отреагировал по-другому: скорее домой, на помощь, надо что-то делать.

После нескольких часов спасительного сна ситуация предстала в ином, менее драматическом свете. Паника улеглась. Помогло и то, что с первых секунд пробуждения мысли устремились в другом направлении.

К завтраку Адам явился последним. Его опередила даже Антонелла. Обе женщины горели желанием поскорее отправиться в сад, но, проявив великодушие, все же позволили ему выпить сначала чашку густого черного кофе.

Пострадавшая накануне лодыжка за ночь неестественно распухла и, как только вся процессия выступила в сторону сада, жалобно заныла. Впрочем, Адама ее протесты не тронули — он уже раздумывал над тем, как изложить историю в наилучшем виде. Закончилось тем, что он просто рассказал, как все было, поочередно представив каждую часть сада и показав обе его личины, явную и скрытую.

Синьора Доччи замолчала, когда Адам привлек их внимание к анаграмме слова «инферно» на триумфальной арке, и больше не произнесла ни слова.

Ключом к саду, объяснил Адам, была «Божественная комедия» Данте, а не «Метаморфозы» Овидия с их сказаниями о богах и богинях, интригах и проделках. Овидий лишь отвлекал внимание от главного, играя роль «копченой селедки». Так что его можно отставить в сторону.

Представленная в гроте история Дафны и Аполлона не более чем ширма. Скульптурную композицию следует рассматривать как эпизод чисто человеческой драмы: пожилой джентльмен отдыхает, предаваясь невеселым думам, а рядом резвится молодая парочка. К древнему мифу происходящее имеет лишь отдаленное отношение. В действительности здесь изображены Флора, ее молодой любовник и безутешный Федерико Доччи.

Рассказ Адама дополнил импровизированный комментарий Гарри, призвавшего обратить внимание на выражение лица Флоры. Взгляд неверной супруги устремлен на виднеющуюся вдалеке, на поляне Гиацинта, фигуру Аполлона. Именно этот взгляд, призывный, исполненный страсти, и выдает Аполлона как любовника Флоры. И именно в этом разоблачении ключ к загадке всего маскарада. В скрытом, тайном плане Федерико Доччи содержится указание на еще один ключ, литературный, спрятанный в тексте «Божественной комедии», в заключительной ее части, там, где после восшествия из Рая Данте обращается к Аполлону за вдохновением и помощью.

Теперь, когда три персонажа скульптурной группы изобличены как три стороны заурядного любовного треугольника, о чем еще может поведать сад? Замаскированный под Пенея, Федерико Доччи держит в руках чашу, наполняя мраморную канавку водой, которая, переливаясь через край, попадает в раскрытый рот Флоры, лицо которой представлено барельефом в полу. Согласно мифу, речной бог Пеней питает богиню цветов. В свете разгадки картина читается по-другому: Федерико дает своей супруге что-то выпить. Что? Если у склонившегося над канавкой единорога, этого символа чистоты, рога никогда и не было, то, с точки зрения живущего в шестнадцатом веке, питье далеко не чистое. Следовательно, оно…

— Яд… — негромко произнесла синьора Доччи.

— Думаю, да.

— Но полной уверенности нет.

— Есть еще один ключ. Сейчас мы к нему перейдем.

Выйдя из грота, они двинулись по кругу и остановились у поляны Адониса со скульптурой: женская фигура, склонившаяся над мертвым любовником Венеры. Объяснений не потребовалось — теперь, когда замысел Федерико перестал быть тайной, синьора Доччи и Антонелла поняли все сами: реальная, жившая три с лишним столетия назад Флора оплакивала своего столь же реального, но мертвого любовника.

— Думаешь, его убил Федерико? — спросила Антонелла.

— Похоже на то. Согласно мифу, Адониса убил дикий кабан.

— Наш герб… — пробормотала синьора Доччи.

— Вот и я о том же.

Синьора Доччи ничего больше не сказала, но благодарно кивнула Адаму.

Они вышли к храму Эхо, перед которым, вглядываясь в восьмиугольный пруд, лежал Нарцисс: наградой двоим, чья любовь была обречена, стала смерть. Проводя параллель с Эхо, можно было заключить, что и Флора умирала медленно и долго. Доказательством смерти от яда служила надпись на архитраве под куполом: Час разлуки настал: мы расходимся — я, чтобы умереть, а вы — чтобы жить; но что лучше — знает один лишь Бог.

Слова эти произнес перед самой смертью Сократ, покончивший с жизнью с помощью отвара цикуты.

Поляна Гиацинта, последний элемент сада, служила своего рода отражением поляны Адониса, расположенной на другой стороне долины. Но если там изображалась гибель любовника Флоры, то здесь рассказывалось о смерти самой Флоры.

Во многих отношениях именно эта деталь сада представлялась наиболее интересной частью тщательно разработанного плана Федерико Доччи. Именно здесь человек, стоявший за двумя убийствами, выступал из тени, позволяя постичь логику его мыслей. Объяснялось это тем, что сам Федерико Доччи столкнулся с проблемой.

Представьте себя на его месте.

Маскировка — идеальная. Сад, заложенный им в память о любимой жене, — тот сад, который он хотел представить миру, — в тематическом плане безупречен. Флора снова жива, теперь уже в образе богини цветов. Он ставит ее во главе сада, царицу, оглядывающую подданных — Адониса, Нарцисса, Гиацинта, — трагическая смерть каждого из которых отмечена генезисом цветка. Трагедия, Выживание, Обновление, Смерть и Воскрешение — все эти темы сплетены легко и непринужденно. И только история Гиацинта вызывает затруднение.

Сама история полностью соответствует его целям, и отказаться от нее невозможно. Снедаемый ревностью к Аполлону, Зефир, западный ветер, убивает объект их взаимных желаний. Все прекрасно, кроме одного. В мифе Гиацинт — сын спартанского царя, а не принцесса. Возникает проблема пола. Федерико обходит ее хитростью: Гиацинт лежит лицом вниз, длинные волосы скрывают лицо, широкая туника — тело.