Мария Фагиаш - Лейтенант и его судья

Потом она лежала, обнаженная, на кровати. Где-то в комнате горела лампа, но ее свет казался таким слабым, что это могло бы быть освещенным окном на Кап-Ферра или светом где-то далеко на горизонте проплывающего парохода. Ее обнимали чьи-то руки. Ласкающие прикосновения рук и губ убаюкивали ее. Чей-то голос спрашивал, приятны ли ей эти ласки, и она отвечала вежливо: да, даже очень. Ей казалось невозможным попросить оставить ее и позволить спать. Это было бы бестактным.

На следующее утро подул свежий ветер, но небо над Ниццей было таким же голубым, как на открытках в сувенирном магазинчике на Рю де Франс. Ей хотелось бы купить несколько таких открыток и послать знакомым в Вену, но она знала, что этого делать нельзя. Она попыталась вспомнить, почему нельзя, но не смогла. Головная боль, с которой она проснулась, прошла, но у нее было такое чувство, что ее мысли смешались в какую-то кашу, тормозящую работу мозга.

Они проходили мимо элегантного магазина одежды. Доктор Гольдшмидт взял ее за руку.

— Мы хотим что-нибудь красивое купить для маленького, — сказал он и направился ко входу.

— Для какого маленького? — спросила она.

Он нахмурился, и она поняла, что ее вопрос был неуместным.

— Для твоего ребенка, для кого же еще?

— Ах, конечно, для моего ребенка, для кого же еще? — Она извиняюще улыбнулась, чтобы его не расстраивать.

К счастью, в магазине все переговоры он взял на себя. Все вещи, которые он купил, были прелестны и очень дороги, и Марианна преувеличенно горячо его благодарила.

На террасе кафе Марианна делала вид, что разглядывает прохожих, в то время как в отчаянии пыталась отогнать завесу тумана, окутывающую ее сознание. Медленно припоминала она, что не так давно должна была родить ребенка. Ее муж, Петер, сидел в тюрьме, обвиняемый в ужасном убийстве. Ей было жаль женщину, чей муж сидел в тюрьме, но она предпочитала о ней не думать, это портило чувство joie de vivre [6] Радость жизни ( фр. ). (еще одно французское выражение, которое она знала).

Доктор Гольдшмидт забросал Марианну дорогими подарками. После обеда они поехали на бульвар Виктора Гюго, где он заказал для нее в модном салоне несколько дорогих платьев, которые должны были доставить в течение четырех дней. Чудесное, отделанное горностаем вечернее манто было сшито как будто для Марианны, и доктор Гольдшмидт уговорил владельца продать его, хотя речь шла о выставочном образце. Заботливо проложенное несколькими слоями мягкой, как шелк, бумаги, манто было упаковано в коробку и двумя швеями отнесено в машину.

Когда они вернулись на виллу, доктор Гольдшмидт распорядился задернуть портьеры и подготовить постель. Он снова спросил ее, действительно ли ей приятны его объятия. «Если это войдет в привычку, — подумала Марианна, — мне надо будет пару стаканов выпивать, прежде чем ложиться с ним в постель».

Под вечер доктор Гольдшмидт постучал в комнату к Марианне. Они собирались поехать поужинать в Монте-Карло.

— Ты бы не хотела надеть свое новое манто? — спросил он.

Она непонимающе смотрела на него.

— Какое манто?

— То, которое я тебе сегодня купил после обеда, — сказал он, нахмурясь.

— Ах, конечно, манто!

Они отправились в гардеробную, где висело во всем его великолепии элегантное манто с чудесным воротником из горностая.

— Оно прелестно, — сказала Марианна, когда он накинул манто ей на плечи. — Боюсь, я тебя так и не поблагодарила за него.

— Ты как раз поблагодарила меня. Идем, нам пора ехать.

Улыбка исчезла с его лица, и по дороге в Монте-Карло он казался расстроенным.

Они ужинали в «Hotel de Paris» . Доктор Гольдшмидт тихо обращал внимание Марианны на некоторые августейшие особы. Двое русских великих князей, каждый со своей свитой, сидели за отдельными столами. Элегантный мужчина с юношеским лицом, ужинавший в обществе украшенных драгоценностями женщин и мужчин во фраках, был король Португалии Мануэль. Атмосфера, внушающая еще больше благоговение, чем в «Негреско», породила у Марианны чувство, что она всю свою жизнь провела в местах, где обслуживают королей и великих князей.

На обратном пути Марианна заснула. Только при подъезде к вилле доктор Гольдшмидт разбудил ее. Они поднялись на террасу, так как доктор хотел, чтобы она еще раз взглянула на освещенное луной море. Она послушно восхищалась, подавив в себе желание спросить его, как они, собственно, здесь оказались и что они делают в таком месте, где все так расплывчато, как под водой. Когда они поднимались по лестнице, она почувствовала головокружение. Это была не физическая слабость, а, скорее, дурманящий страх, будто она гибнет. В панике Марианна ухватилась за руку мужчины возле себя — и не для того, чтобы опереться, а убедиться, что она находится среди живых.

— Боюсь, мы выпили немножко лишнего, правда? — спросил он слегка грубоватым, с ноткой упрека тоном.

На следующий день они снова поехали в Ниццу, на примерку в модный салон. Предупредительная служащая в черном спросила ее фамилию.

— Мадам Дорфрихтер, — ответила она с облегчением, что это удалось ей вспомнить, но, увидев гневный взгляд доктора Гольдшмидта, поняла: она сказала что-то не то.

— Мадам Браммер, — поправил он Марианну, но по удивленному лицу служащей понял, что все это ей не понравилось.

— Ты что, хочешь, чтобы на нас набросилась вся французская пресса? — спросил он, выходя из салона.

— Нет, конечно нет! — запротестовала она.

При слове «пресса» ей вспомнилась картина, как возле их дома толпа мужчин в пальто, опершись на фонарные столбы, поджидала, когда она выйдет, чтобы ринуться к ней с вопросами.

— Тогда будь любезна помнить, что здесь ты зовешься мадам Браммер.

— Я постараюсь не забывать, — покорно пообещала Марианна. Она не хотела ни в коем случае расстраивать Пауля Гольдшмидта, который был ее единственным связующим с реальностью. Как ей попасть домой, если он исчезнет и оставит ее в этом призрачно прекрасном безвоздушном пространстве?

— Теперь я буду помнить об этом постоянно, — старательно пообещала она вновь.

— Ну что же, будем надеяться, — пробормотал он наконец, снова улыбнулся и нежно погладил ее по щеке.

Репортеры выследили их на следующий день. Марианна и Пауль Гольдшмидт сидели на террасе кафе и пили аперитив. Марианна впервые наслаждалась картиной, открывавшейся с террасы: проходящая мимо толпа, красивые вереницы экипажей и автомобилей, широкая, усаженная пальмами набережная, повторяющая изгиб бухты, и справа вырисовывавшийся силуэт полуострова — или это было только облако? Но вдруг у стола остановился коренастый человек с лицом терьера и обратился к ней на быстром венском диалекте.

— Рад видеть вас, фрау Дорфрихтер, — поздоровался он с ней. — Я слышал, что вы здесь, и не хотел упустить возможность вас поприветствовать.