Евгений Латий - Дело гастронома № 1

– Директор отъехал по срочному делу, но зам на месте! Вас проводить?

Беркутов кивнул.

Войдя в кабинет, Беркутов увидел женщину лет сорока – сорока пяти, сидящую за машинкой и тюкающую по клавишам одним пальцем. Георгий застыл на месте. Он сразу узнал Еву. Она совсем не изменилась. И она, подняв голову, тоже узнала его, растерялась, провела рукой по кудрявым темным волосам, поднялась, сняла очки, потом снова надела их.

Те же жесты, которые запомнились Беркутову, те же движения, только очки в далеком шестидесятом году у нее были другие.

Беркутов вспомнил, как он вернулся домой после отсидки в черном лагерном ватнике и шапке, с котомкой за плечами. С какой радостью он вошел в коммунальную квартиру на третьем этаже, распахнул дверь в свою комнату. Она была чистенькая, прибранная; Ева сидела у окна, вязала детские носочки на спицах, рядом в кроватке спал ребенок. Сказка, а не дом. Но сказка быстро кончилась. Беркутов снял шапку, вытянул из ватника тощую шею, взглянул на ребенка. На столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежал на деревянной доске хлеб, стояла бутылка молока, сыр и колбаса на тарелочках. Ева, увидев мужа, испугалась, привстала со стула. Вязанье упало на пол. Она наклонилась, подняла его. Беркутов не сводил с ее гибкой фигуры восхищенных глаз. Ева покраснела, провела рукой по шапке темно-каштановых вьющихся волос. И спросила тихо, каким-то не своим голосом:

– Ты разве не получал моего письма?

Беркутов успел сделать шаг к ней и остановился, не понимая вопроса.

– Какое письмо, о чем?!

– Я послала тебе свидетельство о разводе! Прости, Жора, но я полюбила другого человека. И он тоже любит меня, – глядя в сторону, почти скороговоркой выпалила она. Беркутов был потрясен до глубины души.

– Но мы же… так любили друг друга! – Губы почему-то плохо слушались, он еле слышно добавил: – Ты же от родителей ушла ради меня! Разве не так?!

В ее глазах стояли слезы.

– Я полюбила другого, он ударник коммунистического труда!

– Но это же наш с тобой ребенок?!

Она кивнула. Затем заговорила очень быстро, как по писаному, словно долго репетировала эти фразы, словно должна выпалить их немедленно, иначе забудет.

– Николай усыновит его! Николай на хорошем счету, его приняли в партию! Прилично зарабатывает, станет примером, хорошим отцом нашему сыну! А клеймо твоей судимости не позволит Костику добиться успеха в жизни. Да его ни в один институт не примут! Я решила, ты согласишься со мной… – На последних словах слезы так и брызнули у нее из глаз, и она посмотрела на него с мольбой.

Беркутов пожал плечами:

– Но эту комнату таксопарк дал мне!

Ева смахнула слезы тыльной стороной ладошки и, опустив голову, пробормотала:

– Николай переписал ее на свое имя. Ты запятнал себя и лишился законной жилплощади.

Несколько секунд они молчали. Георгий невольно покосился на еду. До Москвы он добирался почти три дня и страшно оголодал. Ева уловила его взгляд.

– Я бы тебя покормила, но сейчас Николай вернется с работы. Ему будет неприятно тебя видеть.

– А еще что ему неприятно?! – с вызовом бросил он.

Ева смутилась.

– Я знаю, тебе больно, но и мне нелегко вести этот разговор. Однако мы должны переступить через эту боль и сделать все, чтобы нашему сыну жилось счастливо в будущем! – Она снова заплакала, почти уже беззвучно.

Беркутову захотелось подойти к ней, успокоить и постараться все вернуть. Будь что будет, лишь бы все оставалось как прежде. Но что-то помешало ему это сделать. И он, хмурясь и стараясь не смотреть больше на еду, спросил:

– А тебе самой, выходит, счастья уже не нужно?!

– Мне нет! Но ты еще будешь счастлив! – улыбнувшись сквозь слезы, сказала она.

«Но ты еще будешь счастлив!» – эту фразу бывшей жены тысячу раз вспоминал Беркутов, когда мытарился в поисках работы и жилья после отсидки, когда разгружал товары в магазине, куда удалось с трудом устроиться бывшему зэку. И каждый раз он отвечал себе: «Буду, обязательно буду счастлив!» Все это пронеслось в памяти Беркутова сейчас, когда он увидел Еву за машинкой в книжном магазине, и с губ чуть не сорвалось: «Господи, все это время я старался быть счастлив, наверное, для того, чтоб доказать тебе, что смогу?! Увидеться и рассказать, что не умер, что не потерялся, не сдался, что удалось кое-чего достигнуть! Что теперь у меня прекрасная семья, милая, добрая, красивая жена, есть уже почти взрослая дочь, есть работа, которую я люблю. Что, в конце концов, я счастлив!» Но затем Беркутов понял, что ни сейчас, ни тем более в другой раз ничего такого говорить ей просто не стоит. Теперь уже ни к чему. Он снова улыбнулся, порадовался тому, что Ева почти совсем не изменилась, ну разве что располнела немного, и новые очки ей очень даже к лицу. А затем просто, по-приятельски, как старой знакомой, сказал:

– Здравствуй, Ева! Лев Саныч обещал оставить мне альбом Босха!

И Ева, облегченно вздохнув, подхватила:

– Да, он мне говорил! – Она достала из шкафа альбом Босха и передала Беркутову.

– Сколько я должен? – по-деловому спросил Беркутов, доставая из кармана несколько купюр.

– Лев Саныч сказал, это подарок, – ответила она, жестом давая понять, что денег не примет.

Беркутов спрятал купюры в карман, взял альбом и произнес по слогам:

– Спа-си-бо!

Когда «Босх» оказался в его руках, Ева окончательно освободилась от охватившего ее смущения и спросила:

– Извини, до меня только сейчас дошло. Ты и есть тот самый Беркутов, директор первого гастронома?

– Что значит «тот самый»? – переспросил он, особо подчеркивая слово «тот».

– Ну, тот, кого называют директором улицы Горького?..

Беркутов усмехнулся:

– Мало ли что болтают! Ладно! Еще раз спасибо за книгу, и передайте мою благодарность Льву Санычу!

Он развернулся, чтобы уйти. Но тут Ева его удивила:

– Ты ничего не хочешь узнать о своем сыне?

Беркутов резко обернулся.

– Насколько я помню, твой ударник комтруда Николай усыновил моего Костю, а ты умоляла меня забыть и о сыне, и о тебе! – В голосе его звенели гневные нотки.

– Меня заставили родители! Они запугали меня, говорили: «Если ты не откажешься, мы от тебя откажемся и помогать не будем!» Я испугалась! Не за себя, за ребенка! И предала тебя! Но все эти двадцать лет я только и делаю, что виню себя во всех своих несчастьях! Я прожила несчастную жизнь! – Она закрыла лицо обеими руками и зарыдала.

Беркутов поморщился, не зная, как выйти из этой неловкой ситуации. На ближайшем к двери столе лежал роман Дюма «Двадцать лет спустя», и Беркутов быстрым жестом столкнул его на пол. Книга с грохотом упала. Ева вздрогнула, перестала рыдать, отняла руки от лица, удивленно взглянула на него и на книгу. Беркутов поднял книгу, положил на место.