Дмитрий Леонтьев - Петербургская баллада

— У такого человека, как Север, плохих «тем» быть не может, а следовательно, и «табош» от дел солидный, вот только… Откуда он взял эту гадость о Федьке? Режь меня на части, но нутром чую, что это лажа!

— В Питере Север даст тебе кое-какие кассеты с записью разговоров Назарова с ментами.

— Исключено. Все, что происходит в здешнем УВД, я знаю и контролирую. Если бы к Федьке начали подкрадываться легавые, то я был бы первым, кто про это узнал.

— Север знает и это, — согласилась она, — да вот, к несчастью, и ментам такую весть сорока на хвосте принесла. Его не местные менты прессовали. И твое счастье, что дядя приглядывал за тобой прямо-таки с родственной заботой.

— Хороша забота, — хмыкнул Руслан, — за десять лет пару раз виделись да несколько раз по телефону общались. Луза был для меня здесь и папой, и мамой и дядей.

— Любить и заботиться можно по-разному, Руслан, — сказала она, — ты же знаешь, как относится к родственным связям воровской закон. А Север — идейный, «твердый» вор.

— Сколько ты с ним работаешь?

— Два года.

— Чем занимаешься?

— Это можно назвать «сферой развлечений». Сауны, гостиницы, ну и все такое…

— Понятно… Уж на кого-кого, а на тебя бы с роду не подумал. Как вы с ним познакомились?

— Руслан, давай об этом не сейчас, хорошо? — попросила она. — Не время и не место.

— Ладно, вернемся к делам, — пожал плечами он. — Что требуется от меня?

— Север хочет, чтобы ты со своими ребятами взялся за дело. По выполнении пятнадцать процентов тебе, тридцать пять — твоей бригаде. Сам понимаешь, что предложение выгодное.

— Сколько потребуется людей?

— Человек пять-шесть. Только надежных. По-настоящему надежных.

— Этим ты намекаешь, что мы тут изрядно «накосорезили», не выявив вовремя стукача? Обижайся не обижайся, но я до сих пор в это не верю.

— Поверишь, — вздохнула она, — это факты, и тому есть доказательства. Он переживал за мать, боялся, что она не перенесет, случись что с ним. На этом его мусора и сломали.

— Теперь уж точно не перенесет, — покачал головой Руслан.

— Он сам выбрал свою дорогу. Что лучше: он один или вы все?

— И все-таки зачем же так? Ведь можно было…

— Нельзя, — отрезала она, — на кону крупные дела, и играть в Штирлица не резон. К тому же стукач есть стукач. Ты воровской закон знаешь.

— Я-то знаю, а вот с чего ты в него так свято уверовала?

— С волками жить…

— Сумасшествие какое-то. Ты, и вдруг…

— Руслан, я же просила, — укорила она.

— Хорошо, хорошо… Когда нам в Питер?

— В городе надо быть через три дня. Кроме одежды, ничего брать не надо — Север обеспечит всем необходимым.

— На сколько планируется гастроль?

— Ориентировочно две-три недели. Как справитесь.

— Чем заниматься конкретно? Кражи? Налет? Я должен знать, как подбирать людей.

— Подбирай надежных. Остальное расскажет Север. Знаю лишь, что «мокрого» не предвидится. Для этого у него есть свои специалисты.

— Да, я уже заметил.

— Не убивала я его, Руслан, — она посмотрела в его глаза, — правда, не убивала. Человек со мной был, от Севера. Он после дела сразу отвалил, а я должна была с тобой переговорить.

— Тело-то куда дели?

— Не знаю.

— Сволочи вы все-таки!

— Не оскорбляй меня, Руслан, — попросила она, — от тебя я не хотела бы слышать подобное.

— У меня друга убили, — сказал он тихо, — а еще нескольких друзей сейчас допрашивают менты. А я с тобой здесь коньяк распиваю…

— Прости. Так уж вышло… У тебя ведь сегодня день рождения? Я знаю, что это жестоко…

— Почему-то получается, что все, что связано в моей жизни с тобой, жестоко, — вздохнул он и через силу улыбнулся. — Правда, если посмотреть на это непредвзято, то все пошло мне на пользу. Все, что я имею, чему научился, и даже то, кем я стал, все это я получил благодаря тебе.

Она отвела взгляд и попросила налить коньяку. Некоторое время они сидели молча, стараясь не встречаться взглядами.

— Не так я представлял нашу встречу, — признался Руслан после долгой паузы, — как ни банально звучит, но не так…

— Ты исчез ведь тогда. Исчез на много-много лет. Не писал, не звонил… Слишком взрослое решение для пятнадцатилетнего парня.

— В детстве все кажется преувеличенно значимым, — кивнул он, — словно рассматриваешь мир через лупу. С годами это проходит. Мельчает. Все мельчает…

— Может, просто мы сами мельчаем?

— Тогда бы все вокруг увеличивалось, — неожиданно зло сказал он, — нет, именно все вокруг — суета сует… Уж я-то знаю…

…И время снова сомкнулось, смяв, стиснув прошедшие годы так, что сквозь них, как сквозь стекло, стало вновь видно былое…

— В юности все кажется преувеличенно значимым, — сказал ему тогда Луза, — поверь старику: болезнь юности — гигантомания. С возрастом это проходит. Сначала все уменьшается до нормальных размеров, и это проявление зрелости — видеть все таким, какое оно на самом деле, а затем все уменьшается, высыхает, съеживается — и это уже пора мудрости. «Суета сует», «и это тоже пройдет», «ничто не ново под луной»… Скука, одним словом.

— А может, дело в нас? — ярился Руслан. — Может, это не мир, а мы сами усыхаем? Становимся скучными и никчемными, покрываясь пылью, словно музейные экспонаты?

— Вряд ли, — покачал головой старый вор, — просто то, что в юности мы поспешно делим на черное и белое, с мудростью открывается для нас в истинном свете. Учит только опыт. Чертов опыт долгих лет, от которого никуда не деться, который не сбросить и не забыть. Твой дядя мудрый человек, Руслан. Он спас тебя не только от тюрьмы, он спас тебя от тебя же самого.

— Так не бывает… Да и зачем?

— Бывает. А зачем… Я думаю так. В детстве в нас живет не одна личность, а несколько. Несколько частиц, взятых от матери, отца, деда, друзей, из книг, да и просто… возможных будущностей. Этакие маленькие, неоформившиеся еще кусочки, которые со временем вырастают, изменяются или исчезают. Формируется характер, выбирая для себя наиболее приемлемые кусочки мозаики. А потом эта мозаика застывает навсегда, дополняясь новыми «кусочками», но не меняя старых.

— При чем здесь это?

— Ты любил как глупец. Обожал, любовался, гордился, был готов на самопожертвование.

— Что же в этом плохого?

— Когда ты украл для нее конфеты и был пойман, условная судимость за драку у тебя уже имелась. Если бы не Север, ты бы уже уехал в колонию. Вернулся бы через несколько лет уже совсем другим человеком. Сломанным.

— Почему? Разве у меня нет характера? Или там ломают всех подряд?

— Нельзя оставлять за спиной такую слабость, как любовь. Это заведомый проигрыш. Если человек хочет быть сильным, у него должен быть стержень, должна быть основа. Характер. Сила. Злость. Холодный и трезвый ум. А это несовместимо с щенячьим, сопливым чувством обожания. Ты бы ее все равно не добился. Женщины любят удачливых, сильных мужчин. Ты был обречен на поражение. Первая любовь всегда терпит поражение. А в зрелости мы удивляемся, какими были дураками. Корим себя за мягкотелость, за слюнтяйство, понимая, что прояви тогда характер, твердость духа, имей побольше опыта. Слабый не может оставаться победителем. Любовь — это слабость. Надо пересилить себя, зажать свою волю в кулак, контролировать свои чувства, не идти у них на поводу, а подчинять своей воле, и только так ты получишь желаемое…