Жан-Франсуа Паро - Дело Николя Ле Флока

Ориентируясь на темные громады статуй, он аккуратно ступал по грязи, держа путь по направлению к калитке Разводного моста. В конце тропинки он уперся в высокий постамент статуи Цезаря работы Кусту. Рядом, в темном восьмиугольном водоеме слабо поблескивала вода. Пришлось свернуть налево и через Оранжерейный пассаж пройти к павильону, где нынче находился Французский театр. Прежде он давал свои спектакли на улице Фоссе-Сен-Жермен, в зале Этуаль, предназначенном для игры в мяч. В 1770 году, когда здание окончательно обветшало, труппе предоставили павильон, освободившийся после театральной машинерии Сервандони, переместившейся, следом за Оперой, в Пале-Руаяль. Николя разделял мнение многих критиков, считавших, что помещение, временно отведенное под театр, нисколько для этого не подходит.

Спектакль должен был вот-вот начаться. Контролер приветствовал Николя как старого знакомого. Комиссар часто дежурил в театре, особенно когда в зале присутствовали члены королевской фамилии или иностранные монархи инкогнито. В фойе его внимание привлекла шумная группа людей, над которой возвышалась голова верзилы Шоре, одного из старейших работников парижской полиции. Он подошел поближе. Двое стражников держали за руки какого-то человека с землистым лицом в потертом саржевом фраке, а полицейский комиссар методично извлекал из его карманов добычу и складывал ее на мраморную консоль.

— И этот тип еще смеет заявлять, что он невиновен! Да у него не карманы, а целая лавка скупщика краденого из Тампля! О, смотрите, это же Ле Флок! Вы как раз вовремя, друг мой. Но постойте, у вас сегодня нет дежурства! Неужели я ошибся, когда просматривал график?

— Вы не ошиблись. Я просто пришел сюда провести вечер.

— Значит, придется вам стать свидетелем за собственные деньги! У этого мошенника не карманы, а настоящая кладовая. Двое часов золотых, одни бронзовые, двойной луидор, шесть английских гиней, а еще…

Он принялся разглядывать собранные в горсть монеты.

— Три бернских дуката, несколько старинных экю, серебряная мелочь… Похоже, сегодня вечером вся Европа собралась здесь, чтобы восторгаться талантом Рокур. Во всяком случае, каторга тебе, мерзавец, обеспечена.

Задержанный трясся как в лихорадке.

— Найди-ка мне дежурного, да поживее, — велел Шоре мальчишке-прислужнику.

Явившийся на зов дежурный офицер с постной миной выслушал приказ комиссара вызвать караул и препроводить преступника в Шатле. Затем, взяв Николя под руку, Шоре повел его в зал.

Они заняли места в ложе слева от сцены, откуда был хорошо виден весь зал, размерами и конфигурацией напоминавший о прежнем предназначении здания. Под шорох шелков и скрип половиц свет постепенно погас.

— Посмотри-ка, принц Конти опять явился. Ах, старый волокита! Хочет прибрать к рукам новую курочку! Добавить к своей коллекции очередную восходящую знаменитость!

— Увы! — вздохнул Николя. — Юные актрисы из королевских театров являются весьма доступной дичью. Сами знаете, они издавна пользуются сей сомнительной привилегией. Они ускользнули от родительской власти, а потому наши охотники на молоденьких курочек не подлежат судебному преследованию.

— Кому вы это говорите! Я уже и считать перестал, сколько их радостно вспорхнуло под чужое крыло, чтобы потом окончить дни в сточной канаве. Наша новая знаменитость пока ведет себя исключительно пристойно и скромно, а потому наши знатные дамы от нее в восторге; они осыпают ее драгоценностями и дарят ей платья, надеясь, что им не придется увидеть в ней соперницу. Впрочем, ее старик-отец по-прежнему с ней, и он всегда начеку. Но надолго ли его хватит? Дождемся последнего действия. Знаете, она, действительно, настоящее чудо, и готов поклясться, ее соперницы от злости уже все локти себе пообкусали.

— Да, в наблюдательности вам не откажешь. Вы ведь уже больше сорока лет на службе?

— Сорок три года, если быть точным. Есть, отчего и заматереть, и поседеть.

— Зато сколько приключений! Наше ремесло никогда не дает скучать!

— Ну да, хотя, конечно, все зависит от обстоятельств, — задумчиво ответил Шоре, пытаясь почесать голову под париком. — Я всегда предпочитал работать в уголовной полиции, там гораздо веселее, чем надзирать за городскими службами. Когда я только начал работать, меня бросали на обыски и днем, и ночью. Но скоро с обысками было покончено, и меня перевели в службу надзора за ростовщиками, подпольными торговцами и старьевщиками, ловившими клиентов по дороге в ломбард. Да, столько бессердечных негодяев сразу мне еще никогда не доводилось видеть, можете мне поверить!

— Все это рутина, дорогой мой, — заметил Николя. — Но, полагаю, вам довелось сталкиваться и с необычными случаями?

— Разумеется! В 1757 году начальник полиции, достойный предшественник господина де Сартина…

— …который вас ценит и уважает.

Услышав комплимент, Шоре покраснел от удовольствия.

— Очень ему признателен. Так вот, как я уже сказал, в 1757 году я с ног сбился, рыская вокруг Арраса и Сент-Омера, а потом и по всей провинции Артуа в поисках родственников Дамьена, убийцы короля: мне поручили допросить их. А когда в 1760-м начались крупные кражи в театрах, меня привлекли к расследованию этого дела. Тогда мне удалось отыскать склад краденых вещей, устроенный мошенниками в Бриаре: горы всевозможных кошельков, часов, табакерок и кучи монет. Наконец, в прошлом году я сопровождал из Седана в Буйон роту гренадеров герцога Энгиенского, чтобы негласно посетить тамошние типографии и книжные лавки на предмет изданий и продажи запрещенных книг.

— Увы, это наш крест: мы все время ищем иголку в стоге сена! — вздохнул Николя.

Зажглись огни рампы, и три удара, возвещавшие начало спектакля, прервали их беседу. Сегодня давали «Гофолию» Расина. Пьесу Николя знал едва ли не наизусть, поэтому внимание его быстро переключилось на игру актеров.

Новая знаменитость, действительно, была очаровательна, однако ее партнер, знаменитый Лекен, вновь убедил его в превосходстве искусства над природой. Великолепная игра актера заставляла забыть о его уродстве. Он с таким вдохновением исполнял роль Абнера, что суровые и отталкивающие черты лица его полностью разглаживались. Часть публики, похоже, была раздосадована, что мадемуазель Рокур дали роль, успевшую прославить мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клерон. А, судя по последним доносам полицейских осведомителей, против юного дарования уже несколько недель плела заговор мадемуазель Вестрис, актриса Французского театра, которой покровительствовали герцог Шуазель, пребывавший в изгнании в Шантелу, куда его отправила клика Дюбарри и герцог Дюра. Великосветские связи Вестрис заставляли терпеть ее злокозненный характер.