Жан-Франсуа Паро - Дело Николя Ле Флока

Внезапно откуда-то послышалось кошачье мяуканье. Возможно, это была кошка, живущая в театре, а может, кто-то тайно пронес животное в зал. Как бы то ни было, кошачьи вопли произвели поистине чудесное воздействие; актеры замерли в изумлении, а молоденькие хористки принялись смеяться так заразительно, что их веселье передалось публике. Когда же кто-то в партере гнусавым голосом громко заявил: «Это кошка мадемуазель Вестрис», хохот стал поистине громовым и, нарастая, словно гигантская волна, затопил зал. Но стоило Лекену уверенно произнести свою реплику, как зрители умолкли, и спектакль продолжился. Однако тишина оказалась непродолжительной: новое происшествие прервало ход представления. Из оркестровой ямы выскочил непонятный субъект и, оперевшись на рампу, вскочил на сцену. Оттолкнув актеров, попытавшихся увести его, он закричал, что его зовут Бийар, и он прибыл в Париж добиваться постановки своей пьесы под названием «Соблазнитель». Пьеса его, одобренная многими достойными людьми, не попала на сцену исключительно из-за сопротивления каких-то жалких актеришек. Новая интермедия публике явно пришлась по вкусу: со всех сторон раздавались ободряющие крики: автору советовали отстаивать свои права.

Воспользовавшись расположением зрителей, субъект заявил, что, в отчаянии от вечных отказов, ему ничего не остается, как начать открытую войну против труппы театра. Он намерен разоблачить этих лицедеев, показать всем, какой дурной вкус царит у них в театре. Завершая свою гневную тираду, он призвал на головы труппы, а также всех, кто ее поддерживает, беды и несчастья, и выразил надежду, что ему больше не придется зависеть от столь гнусных судей. Затем он предложил партеру прослушать его пьесу, кою он готов прочесть незамедлительно. И если присутствующие здесь признают ее достойной, он силой заставит недостойный ареопаг принять ее к постановке. Отбиваясь от служителей, пытавшихся стащить его со сцены, он ухитрился извлечь из кармана свиток и принялся его раскручивать; свиток оказался длиннющим. Обороняясь, он вытащил шпагу и стал махать ею во все стороны, пока один из стражников ловким движением не выбил оружие у него из рук. Театральные служители вместе с дежурными караульными навалились на возмутителя спокойствия и силой увели его в фойе.

Желая поскорее покончить с шумом, актеры продолжили спектакль, но партер потребовал вернуть скандалиста на сцену. Несмотря на старания актеров, шум усиливался, и караульные, явившиеся с подкреплением, принялись раздавать тумаки во все стороны и задержали нескольких зрителей; активное сопротивление публики превратило театральный зал в поле сражения.

Красный от возмущения и пыхтящий, словно кузнечные мехи, комиссар Шоре, а следом за ним и Николя, выскочили в фойе, где непризнанный автор в окружении хохочущих караульных, встав на стул, читал свою пьесу. Когда прибыла городская стража, Шоре приказал приставу препроводить сочинителя в Шарантон и поместить его к душевнобольным, пока они не соберут о нем все надлежащие сведения. Происшествие в театре подействовало на Николя словно бальзам, пролитый на раны его изъязвленной души. Гнев и ревность покинули его, и он понял, что досматривать спектакль нет никакой необходимости: ему не хочется слушать мадемуазель Рокур. Неестественные, по его мнению, интонации актрисы портили впечатление от ее очаровательной внешности и изысканной манеры игры. Ее голос, то хриплый и дребезжащий, то резкий и пронзительный, разрушал и искажал музыку стиха. Прощаясь с Шоре, он дал старику обещание при первой же возможности зайти к нему в гости, дабы вместе поужинать в его маленьком домике на улице Макиньон, рядом с полицейским отделением Конного рынка. Николя вспомнил, как лет двенадцать назад, когда он делал первые шаги на избранном им поприще, он присутствовал на устроенном Сартином торжественном открытии щегольского здания рынка. Также он припомнил, что Шоре обладал достаточным состоянием, ибо в свое время получил от отца, торговавшего лошадьми, солидное наследство.

Ночная сырость и холод пробудили в Николя прежнюю тревогу, и он с ужасом осознал, что в нем вновь подняли голову страхи, гнетущие его со времен юности. Его воображение, вырвавшись из-под контроля разума, устремилось без руля и ветрил, воскрешая в памяти жуткие картины пороков, когда-либо встававших у него на пути. Одержимость прошлым терзала его до тех пор, пока он вновь не исследовал каждый уголок своей памяти, не вспомнил все, что стремился забыть. Когда нарушалось равновесие в окружающем его мире, когда противоречия обступали его со всех сторон, у него возникала непреодолимая потребность погрузиться в пучину былых несчастий, и как он ни сопротивлялся этому желанию бороться, из этой борьбы он никогда не выходил победителем. Почему воображение его не шло торным путем, на котором драма превращается в простой всплеск эмоций, а быстротечные мгновения счастья легко достаются и столь же легко проходят? Господин де Ноблекур, чью исключительную честность он никогда не подвергал сомнению, считал, что мудрость приходит с возрастом, когда стихает пламя страстей, и пообещал ему, что с годами он исцелится.

Николя принялся подробно анализировать сегодняшнюю неприятность. Неужели каждый женский каприз для него непременно должен превращаться в трагедию? Тем более каприз одинокой дамы? Конечно, у этой дамы есть любовник, но его занятия большую часть времени удерживают его вдали от нее. Поэтому она, кокетливая, как все женщины, и неравнодушная к восторгам праздных молодых людей, решила возбудить в нем ревность, ибо только ревность могла стать мерилом его чувства к ней. А он, ее господин и повелитель, начинал бушевать при первом же брошенном ему вызове, а любое разногласие, призванное лишь вдохнуть новые силы в их союз, воспринимал как трагедию. И он решил сделать Жюли сюрприз: вернуться без предупреждения на улицу Верней. Поймав на улице Сент-Оноре фиакр, он поехал по пустому, скованному холодом городу; доехав до места, он столь щедро расплатился с кучером, что тот от изумления назвал его монсеньором.

Подойдя к двери, он поднял глаза вверх. В ярко освещенных окнах квартиры госпожи Ластерье двигались многочисленные тени. Его желание вновь увидеться с возлюбленной сразу остыло: он надеялся найти дом опустевшим, с потушенными огнями, а Жюли — печальной и безутешной. Все же он поднялся на второй этаж, отпер дверь своим ключом и вошел в квартиру, где его тотчас оглушил громкий смех и звон бокалов. Разочарование сжало ему сердце, к горлу подкатила тошнота. О, как глубоко он заблуждался, думая, что из-за него праздник завершится и гости быстро разойдутся!