Ирина Глебова - Пока не пробил час

– У тебя тепло, – сказал Макаров и взял с вешалки шинель.

– Часа через два там тоже потеплеет, – кивнул охранник в сторону камеры. – Пусть уж последнюю ночь погреется.

Чувствовалось, что ему хочется поговорить. Но исправник уже направился к выходу. Вдруг остановился, словно что-то вспомнив.

– Слушай, Зыкин, выручай, – сказал просительно. – Тут жена дала мне плюшек перекусить, а я совершенно забыл. Не нести ж обратно домой – она обидится, сам понимаешь! Возьми. Тебе еще всю ночь тут сидеть, вот и съешь, когда чай будешь пить.

Макаров достал аккуратный сверток, развернул и показал три маленькие румяные булочки, присыпанные корицей. Зыкин широко заулыбался:

– Что ж, не откажусь. Спасибо, ваше благородие!

– Вот и славно! Счастливого тебе дежурства!

Исправник запахнул шинель и быстро вышел. Городовой тут же старательно закрыл за ним дверь, а связку ключей положил перед собой на стол. Честно говоря, он любил эти ночные дежурства – тихие, спокойные. Круговорот обычной жизни его несколько утомлял: большая семья, полицейская служба… Зыкин обожал жену и детей, дорожил должностью городового, и все же… Сам он был по характеру человек спокойный, размеренный, обстоятельный. И такой отдых от хлопотливых дневных дел был ему в радость. Он присел у теплой печки, чувствуя, как в душе разливается умиротворение, а голову наполняют рассудительные, добрые мысли…

Вот приходил господин исправник – навещал осужденного. Он ведь его много раз допрашивал, разговаривал – значит, этот Юлиан ему не безразличен. Ведь к человеку привыкаешь даже при таких печальных обстоятельствах. Парень и правда оказался убийцей – суд осудил, значит, так и есть! Но охранник испытывал к нему странную симпатию: арестант был таким молодым, воспитанным, приятным и… беззащитным. Зыкин лично убитую не знал и, осуждая преступление, все-таки ненависти к осужденному не питал. Скорее испытывал даже жалость. И потом – у него было свое мнение по поводу происшедшего. Он слышал, что убитая была молода, красива и для мужчин завлекательна. А Юлиан тоже хорош собой, молод. «Кто знает, – думал Зыкин. – Вдруг они были тайными полюбовниками, поссорились, женщина его оскорбила, а тому кровь в голову бросилась! Бабы, они до чего угодно довести могут, до любого греха!»

Собственные мысли показались Зыкину чуть ли не откровением. Он расфантазировался, стал представлять, как бы сам провел расследование, а исправник бы сказал уважительно: «Тебе, Зыкин, не городовым надо быть, а следователем!»…

Разыгрался аппетит. Наверное, от приятных мыслей, от уютного потрескивания дров в печи, а еще от вида лежащих на столе домашних плюшек – подарка исправника. Зыкин расстегнул форменный китель, достал из жилета часы на цепочке. Так – почти полночь. Ох, еще далеко до ночного ужина. А впрочем… Охранник даже крякнул от удовольствия: кто ему запретит поесть прямо сейчас! Он ведь сам себе хозяин – сам установил режим, сам и отменит!

Зыкин даже тихонько засмеялся. Почему-то именно сегодня впервые за много лет захотелось отступить от собственных правил – и это доставило ему удовольствие. Он поставил на плиту чайник, достал домашние свертки с котлетами, горшочек с вологодским маслом, нарезанный хлеб, колбасу… Дома, за общим столом, он обычно следил за детьми, делал им замечания или хвалил, перебрасывался репликами с женой – за всем этим пища исчезала с тарелок незаметно, быстро. Здесь же, в одиночестве, Зыкин ел медленно, с наслаждением, продолжая размышлять о земной суете и о том, как временами человеку нужен покой. Напоследок, с горячим крепким чаем, он съел одну плюшку – угощение исправника. Она оказалась очень вкусной, одновременно мягкой и хрустящей. Тогда две другие плюшки он снова завернул в промасленную бумагу и спрятал в свою сумку. «Угощу Танюшку, – подумал он. – Мальчишки обойдутся, на то они и мальчишки». Единственная дочка тринадцати лет была у него любимицей… В прекрасном настроении Зыкин закурил папиросу и вновь стал думать про бедолагу, которого охранял и которого завтра повезут на каторгу. Он, конечно, душегуб, а все же жалко…

Захотелось взглянуть на арестанта. Зыкин поднялся, и вдруг его качнуло, перед глазами поплыли разноцветные круги. Он ухватился за стол, потряс головой. «Господи спаси! – подумал. – С чего бы это? Ведь ни капли же не пил!» Но все уже прошло, и он открыл ставню, заглянул в камеру. Заключенный лежал на постели, закинув руки за голову, о чем-то думал. Пустые миски стояли на столе. Зыкин взял наперевес ружье, отпер камеру. Он не опасался молодого человека, но так было положено – входить с оружием.

– Вот и хорошо, – сказал доброжелательно, собирая миски, кружку. – Поели, сил набрались. Что ж тут теперь поделаешь… Жить надо, а не изводить себя голодом.

Парень молчал, и охранник вышел, добавив:

– Ну, отдыхайте.

У самой двери вновь все поплыло перед глазами, но не так резко, как первый раз, а приятно, медленно… Зыкин сам уже не осознавал, что у него слипаются глаза, что он – засыпает. Но успел дойти до стола, поставить посуду и подумать: «Надо сесть, посидеть немного…» Плюхнулся на диван и почти сразу повалился на бок…

Юлик видел, как охранник покачнулся, подойдя к двери. «Выпил, что ли?» – подумал удивленно. О том, что Зыкин уже поел, он не знал. Часов у Юлика не было, однако какое-то врожденное чувство времени никогда его не подводило. К тому же Макаров, уходя, сказал: «Почти половина двенадцатого». Потому он ожидал, что конвоир вскоре сядет есть. Тот вышел, загремел о стол пустыми мисками и затих. И только тогда Юлик вдруг понял, что не услышал привычного скрежета ключа в замке!

Он резко, но бесшумно сел на кровати. Очень долго сидел неподвижно, прислушивался. В соседней комнате стояла полная тишина. Юлик даже отказывался себе верить – боялся. «Я ведь задумался… Может, просто не услышал? Или так привык к этому звуку, что уже не обращаю внимания?» Но нет, нет, он все помнил: охранник вышел – дверь хлопнула, зазвенели миски, и ничего больше!

Медленно-медленно, осторожно молодой человек встал на ноги и подошел к двери. Взялся за ручку и замер. Ничего, тишина… И тогда он нажал на дверь. Та приоткрылась, и он сразу же все увидел: стол с остатками неубранного ужина, диван и спящего на нем Зыкина. Охранник лежал в не очень удобной позе, однако спал крепко и даже похрапывал. Юлик шагнул из своей камеры и уже смелее подошел к дивану.

– Ай-яй-яй, городовой! – сказал вполголоса. – Заснули на посту!

Зыкин даже не шелохнулся. Юлик оглянулся на стол. Так, значит, поел педантичный охранник раньше времени. Во что же исправник подсыпал ему снотворного? Может, в чай? Впрочем, это не важно! Главное, что конвоир, уже полусонный, решил зайти к нему в камеру! И, уже плохо соображая, не запер ее. Вот так везение! Вон они, ключи, – торчат в дверном замке. Юлик вытащил их и сжал в руке. Два ключа! Второй, конечно же, от входной двери – на улицу!