Вера Юдина - Анатом

Посидев немного без движения, девушка тихо позвала:

— Господин сыщик, вы спите?

— Нет.

— Вы ведь тоже видели его лицо?

— Да.

— И что вы думаете? Что это? Разве может человек быть столь ужасным? За какие грехи Господь так наказал его? Мама всегда говорила, что господь наказал нашу семью за наших предков, и рождение Митеньки это искупление… Надо быть стойкими и сильными. Но это существо… он словно тень своей собственной жизни… призрачная, ужасная, неуловимая. Что за грехи он искупляет?

— Спите Екатерина Дмитриевна. Все решиться, все обойдется. — тихо сказал Иштван.

В эту ночь никто не спал, все были наготове Весь офицерский состав, охраняющий особняк князя был поднят на ноги и расставлен по периметру больницы. Иштван в очередной раз столкнулся с несравненной наглостью преступника. Он словно насмехался над полицией, выдумывая как бы еще больше унизить начальника и втоптать в грязь его репутацию. Сейчас он начал принимать действия преступника как личное оскорбление.

Вопреки общим опасениям, остаток ночи прошел без приключений.

Позже, ночью того же дня, в близлежащей деревушке, на завалинке сидел довольно странный человек.

Если быть точным по образу жизни он был вполне обычен. Лет ему недавно исполнилось двадцать. Прежде он служил в пехотном полку генерала Самохвалова, но месяц назад, из полка был уволен по состоянию здоровья.

Звали паренька Гришка Печеркин. Родился он под новый год, в семье ямщика и жены его, вольнонаемной прачки. С первых дней, мать заметила, что с сыном ее что-то неладное. Слишком крупным родился мальчик. Рос он, как говориться не по дням а по часам, и к пятнадцати годам вырос до 4 аршинов. Понимая, что явно отличается от сверстников своим богатырским ростом и телосложением, он как истинный русский мужик отправился в шестнадцать лет служить в армию. Гришка был покладистым и исполнительным. Пользовался уважением сослуживцев, и был на хорошем счету у начальства.

После отставки, он был направлен на службу в городскую полицию, в звании городового. С гордостью Григорий, как стали его называть новые коллеги по службе, носил форму стража порядка. Как бережно и трепетно он относился к своей шинели, как тщательно начищал свои сапоги, как гордился своей шашкой. Он был истинным городовым, символом царской власти и порядка, высокий и крепкий, спокойный и решительный — гордость империи.

На радость начальства он был не привередлив, и даже 150 рублей годовых, которые он как истинный сын отдавал матери, были для него наградой. Трудолюбив и чистоплотен в своих обязанностях.

И все у него в жизни было хорошо, и он был бы вполне доволен, если бы не одно обстоятельство. После смерти отца, его мать начала сильно пить. Сначала это происходило тихо, и втайне от сына, но затем стало происходить в открытую, среди бела дня. Она уже не стеснялась того, что сын видит ее грехопадение. Она понимала, что уже на дне, и оттого еще больше расходилась в своих гуляниях. Часто возвращаясь со службы, Гриша обнаруживал у себе в доме посторонних людей. В эти дни его мать особенно отличалась своим буйным нравом. Она не скупилась на выражение, и однажды когда Гриша отчаявшись предложил ей помощь врача, женщина отвесила сыну звонкую оплеуху и заорала:

— Жалкий урод! Я проклинаю тот день, когда на свою беду породила тебя на свет божий! Всю жизнь ты мне испоганил!

Гришка до сих пор вспоминал это день с болью в сердце. Но отказаться от матери не мог, поэтому и терпел ее пьянки и унижения.

«Господь будет милостив и как-нибудь справимся» — прошептал себе Григорий, отгоняя дурные мысли и затянулся папироской.

Вдруг со стороны сарая раздался тихий шум, будто крался кто-то. Было уже совсем темно, и Гришка опираясь на палку, с помощью которой ходил только дома, поднялся.

— Матушка ты тут? Что-то принести? Ты скажи я мигом! — Крикнул Гришка в темноту.

Никто не ответил. Тогда Гришка прихрамывая направился к сараю. На ходу выбросив папироску в кусты, он осмотрелся. Вокруг стояла замогильная тишина.

Все вокруг стихло, на много миль вокруг: не кричали вороны, не лаяли собаки, не орали гулящие кошки. Тишина была мертвой и оттого еще более ужасной.

Приблизившись к сараю, Гришка открыл дверь и чиркнул спичкой. Внутри все было как обычно, никаких признаков присутствия посторонних. Гришка зажег свечу, стоящую рядом с дверью, на выступе и прошел вглубь.

Вдруг он всем своим нутром ощутил, явно ощутил и прочувствовал, что за ним кто-то следует. Тихо, почти не дыша и двигаясь, просто возникло само осознание чьего-то присутствия. Гришка обернулся, и свет свечи, выхватил в темноте фигуру человека. Нависая над незнакомцем, Гришка сконфузился и сделал шаг назад.

— Ты кто? Чего тебе надо? — ни на секунду не испугавшись, считая, что это один из матушкиных друзей пьяниц, спросил Гришка.

Он решил, что один из завсегдатаев застолья просто перепутал двери и забрел в сарай. И надо было как можно вежливее, чтобы не спровоцировать потасовку и гнев и без того вечно недовольной женщины, направить гуляку по адресу.

Но незнакомец не отвечал. Он стоял в нескольких шагах от Гришки, в капюшоне глухо надвинутом на лицо.

Тогда Гриша сделал шаг вперед.

— Отвечай, кто ты, и что тебе надобно?

Гость снова промолчал. Но на этот раз он дал понять все без слов, он просто поднял голову и одним движением скинул с себя капюшон.

В тот момент, когда облик гостя замерцал в одиноком свете свечи, Гришка перекрестился.

Он увидел перед собой смерть, с белыми волосами, почти прозрачной кожей и белыми, пустыми глазами. Это был не человек.

Как человек верующий и суеверный Гриша все понял без слов. Пришло его время предстать перед божиим судом. Что он почувствовал в этот момент? Возможно жалость, что придется оставить мать совсем одну на этом свете, а возможно облегчение, оттого что жизнь его тягостная закончиться, ведь никто никогда не знал, как тяжело ему последнее время даются любые слишком долгие походы, как тяжелы были для него обычные дела. Он старел тогда, когда другие только начинали жить. Его рост давно был преградой, а не гордостью. И в тот самый момент, когда он увидел это лицо, лицо несущее ему осознание завершенности собственной жизни, Гришка облегченно выдохнул. Он так устал, и пришла пора поставить точку в его трудной и странной жизни. Лицо Григория осенила блаженная улыбка, он отбросил палку в сторону, и приложив не малые усилия опустился на колени.

Он знал, что так правильно, что смерть пришла за ним, вот отчего сердце вздрагивало каждый раз от тяжести носимого бремени, вот почему дурное предчувствие последнее время не оставляло его ни на минуту. Скоро он будет свободен. Настал его час. Оставалось только принять его с достоинством, с той же покорностью, с которой он прожил свою нелегкую жизнь.