Элизабет Редферн - Музыка сфер

— И потому, — заключил Александр, спотыкаясь на каждом слове, — члены Товарищества Тициуса переписываются друг с другом, сообщая свои наблюдения. Члены его есть в Париже, и в Риме, и в Берлине… Прошу тебя! Мой клавесин, он очень хрупкий, Джонатан. Осторожнее..

Джонатан с внезапным толчком отошел от инструмента, заставив завибрировать все струны.

— Хватит болтать о звездах и планетах, — сказал он. — Просто ответь, сам ты знаком с кем-нибудь из них?

— Лично нет…

— Так от кого ты слышал про них?

Александр замялся.

— Мой друг Персиваль… Персиваль Оутс, оптик, изготовляющий очки, корректировал некоторые их инструменты.

— Он называл тебе фамилии этих людей, этих французов?

— Если и называл, — в отчаянии ответил Александр, — я их не запомнил.

Губы Джонатана сжались. Тяжелой походкой он отошел к окну с еще не задернутыми занавесками. Минуты две он вглядывался в кларкенуэллскую ночь, а Александр в ожидании неимоверным усилием воли заставлял себя сохранять неподвижность. Затем Джонатан отвернулся от окна, и в мерцании свечных огоньков Александр увидел, что покрытое синяками лицо его брата выглядит более измученным, чем в последний раз, когда он его видел, а синие глаза были усталыми, такими усталыми, что Александр спросил себя, не отняла ли смерть дочери у Джонатана нечто более жизненно важное, чем сама жизнь.

— Ты знаешь, что ты у меня в долгу, — сказал Джонатан, нарушая молчание.

— Да. Да. Я всегда это признавал.

— Не думаю, что ты понимаешь, в какой мере ты мой должник. Но это побоку. Слушай, Александр. Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Я хочу, чтобы ты побольше узнал про французских астрономов в Лондоне. Я хочу, чтобы ты присоединился к их Товариществу, их обществу, или как там они себя величают, и сообщал мне.

Александр в ошеломлении забыл Про страх.

— Но я не знаю, где они живут. Я даже не знаю, кто они.

— Так узнай, — сказал Джонатан. Голос его остался спокойным, но в нем вновь зазвучала угроза. — Посещай их. Разговаривай с ними о звездах.

— Зачем?

— Затем, что они меня интересуют, братец. Разве этого недостаточно?

— Но что, если у меня не получится? Если они не захотят принять меня в свой круг?

— Александр, — сказал Джонатан. — Александр, иногда ты выводишь меня из себя. У тебя же есть заслуги, верно? Разве ты как-то не помог Гершелю в каком-то важном его исследовании?

— Несколько лет назад я высказал кое-какие соображения об орбите его новой планеты, и он меня поблагодарил…

Джонатан пожал плечами.

— Ну вот! Чего еще требуется, чтобы ты произвел на них впечатление? — Он шагнул вперед. — Мне нужны сведения об этих французах. Мне нужны их имена, нужно знать, чем они занимаются. Нужно знать, где они живут. — Он устремил на сводного брата беспощадный взгляд. — Даю тебе неделю. Не дольше. Ты знаешь, где меня найти, верно?

— Да. Но…

— Думаю, ты меня не подведешь, Александр. — Джонатан уже направился к двери. — И помни: чем раньше ты начнешь, тем раньше это кончится для нас обоих.

И он ушел. С площадки лестницы Александр следил, как его брат исчез в темноте прихожей. Он напрягал слух, пока не услышал, как хлопнула тяжелая входная дверь. И устало начал ждать неизбежного.

Он знал, что шум, с каким ушел Джонатан в столь поздний час, обеспокоит старую Ханну, живущую в комнатах внизу. А стоило чему-нибудь ее потревожить, как Ханна принималась лихорадочно выкрикивать слова Библии. И теперь Апександр с тяжелым сердцем услышат, как ее голос все повышается в безумном бормочущем заклинании:

— «Краса твоя, о, Израиль, поражена на высотах твоих…»

Ханна жила с дочерью, старой девой. И теперь до Александра донесся голос дочери. Она пыталась успокоить старуху, уговорить ее отойти от двери, которую та открыла в общую прихожую.

— Тш-ш, матушка. Замолчи.

Александр быстро спустился на несколько ступенек и прищурился в сумрак прихожей. Ханна вышла туда в вылинявшей бумазеевой сорочке, седые волосы космами рассыпались по плечам. Ее дочь, держа подсвечник, свободной рукой тянула старуху за плечо. Александр крикнул вниз:

— Мой гость ушел, Ханна. Тревожиться не из-за чего. Мне очень жаль, что вас побеспокоили.

Старая Ханна посмотрела вверх круглыми неверяшими глазами, но замолчала. Дочери наконец удалось увести ее.

После этого Александр вновь поднялся на крышу, однако ночь больше ему не принадлежала. Его руки на телескопе тряслись, взгляд утратил пристальность, а после горящей внизу свечи его глазам, знал он, придется вновь свыкаться с темнотой, чтобы различать что-то, кроме ярчайших звезд. Еще он обнаружил, что от волнения не закрыл зеркало телескопа как следует, и его затуманила ночная роса.

Он протер правый глаз, который тоже был затуманен, но слепотой, а левым следил за Вегой почти прямо над его головой, сразу опознаваемой по стальному голубому блеску. Но она напомнила ему глаза брата, а потому он быстро перевел взгляд на Полярную звезду в ручке ковша Малой Медведицы, известный знак постоянства для людей в море.

Постоянство? А, нет! Великий ученый Лаплас верил, что законы, управляющие Вселенной, неизменны, однако Александр не мог с этим согласиться. Как можно не понять, что всеми нами управляет лишь случай? Как можно не видеть, что самые ошеломительные вычисления, на какие способен человеческий мозг, могут быть перечеркнуты появлением нежданного метеора, или взорвавшейся звездой, или постепенным беспощадным притяжением небесных гигантов?

Или появлением синеглазого единоутробного брата Джонатана, который всегда презирал своего старшего брата; Джонатана, суть обязанностей которого была для Александра книгой за семью печатями, кроме того факта, что он занимался чем-то секретным по поручению правительства в каком-то безымянном правительственном департаменте; Джонатана, чье лицо покрывал страшный синяк, а глаза были стальными, как Вега, если только их не затуманивала усталость, или горечь, или обе вместе…

Александр услышал, как колокол церкви Святого Иоанна отбивает полночь, и в последний раз обвел взглядом дразнящее изобилие ночного неба. Где-то там царила небесная гармония, где-то там царили порядок и мир, и на мгновение его жаждущее сердце вознеслось высоко над крышами низменного Кларкенуэлла, далеко-далеко от тягостности, оставленной таким несвоевременным визитом Джонатана. Он вспомнил последовательность чисел Тициуса, которую так неуклюже, так беспомощно пытался объяснить сводному брату; и вновь задал себе вопрос: зачем Джонатану потребовались сведения об этих астрономах?

Его пробрала дрожь, а так как ночной воздух становился холоднее и холоднее, он с тяжелым сердцем начал все убирать. Посмотрел на северо-запад, на темные луга и пустоши, которые тянулись за пустынной дорогой к Хэмпстеду. Далеко за деревьями он различил дымящиеся печи Бэгнигг-Уэлса, чей смрадный чад загрязнял сельские просторы даже в столь поздний час. Он повернулся и спустился вниз.