Брэд Гигли - День лжецаря

— Нет, ваше величество. Вашу сестру приказал убить не он, а ваша жена. Все убийства на плантации были совершены для того только, чтобы казалось, будто это дело рук исинов. Сама царица призналась мне в этом!

Кутир, который знал о ненависти своей жены к его сестре, приложил руку ко лбу и упал бы, если бы Симеркет не усадил его на скамью. Тяжело прислонившись к стене, царь с изумлением слушал Симеркета. Тот вел рассказ, как Нарунте и хитроумный Менеф заперли его в Скорпионовой камере.

Кутир недоверчиво покачал головой:

— В Скорпионовой камере? Но это невозможно. Там никто не выживает…

— Шепак подоспел в последний момент! Если нет веры моим словам, я покажу вам отметины. — Не дожидаясь согласия, Симеркет повернулся и спустил с плеч тунику. То место на спине, куда вонзилось жало шмеля, распухло и обесцветилось.

Вид все еще кровоточившей раны окончательно убедил эламского властителя в том, что рассказ Симеркета — правда.

— Но зачем? — спросил он слабым голосом. — Зачем она это сделала?

— Царица Нарунте узнала, что ваша сестра и ее муж прибыли сюда с секретным приказом от вашего отца. Ваши победы в Месопотамии угрожали ему. Им было дано указание помешать вашим успехам — любым способом.

— Успехам? — с горечью повторил Кутир. Он вознес руки к глазам, и плечи его затряслись. Однако он быстро овладел собой и уставился в темноту. — Нарунте всего лишь дочь вождя горцев, неистовая в своей любви ко мне. Да, иногда она бывает грубой…

Симеркет понял: Кутир никогда не осудит царицу за содеянное. Ему ничего не оставалось, как пожать плечами:

— Тогда давайте возложим всю вину на Менефа и тех, кто ему помогал, ваше величество. Они принадлежат к цивилизованной нации и должны осознавать то, что совершают.

Кутир бросил на него благодарный взгляд.

— Ты оправдываешь общее мнение о себе, Симеркет. Ты нашел мою сестру, как я и надеялся, и нашел в себе мужество рассказать мне об участии в ее убийстве твоих соплеменников. Многие другие мужи не набрались бы храбрости сказать мне правду. Я прикажу арестовать египетского посла и его людей. А наказать их я предоставлю тебе. — В его глазах мелькнуло что-то похожее на стыд. — Что до моего участия, то я сожалею о том, что мое теперешнее положение не дает мне возможности разрешить статуе Бел-Мардука покинуть Вавилон. Боюсь, что маги этого бога посмеялись бы мне в лицо, если бы я позволил этому свершиться. Они рассчитывают на то, что скоро в Вавилоне будет распоряжаться другой царь. Я желаю тебе с ним удачи.

— Я понимаю, ваше величество. — Он почувствовал, что не стоит говорить Кутиру, что он уже в сговоре с его вероятным преемником. К чему понапрасну тревожить беднягу?

Уже рассвело, когда они вышли из дворцовых подвалов. Симеркету, который провел большую часть предыдущего дня в тоннелях под Вавилоном и тягостные ночные часы в дворцовом склепе, казалось, что он давно уже принадлежит вечной тьме… Снова увидеть солнечные лучи было почти что сказкой!

Кутир попросил их подождать в гарнизоне. Он обещал послать за ними, после того как арестует Менефа и Эспа и Симеркету не будет грозить опасность. Но тянулись часы, а за ними никто не шел. Обеспокоенные, Симеркет и Шепак прокрались к боковому дворцовому входу — им пользовались слуги и лавочники. Они надеялись подстеречь какого-нибудь дворецкого или служанку и спросить их, не знают ли они, почему отсутствует царь. Но слуги тоже ничего не знали.

Симеркету сделалось не по себе. Он чувствовал: во дворце происходит что-то странное. Чувство тревога усилилось с прибытием курьеров с юга. Они прискакали на взмыленных лошадях и галопом въехали в дворцовый двор, соскочив с лошадей на полном скаку. Курьеры бросились во дворец, сжимая в руках кожаные сумки, даже не стерев пыль и грязь с лиц.

— Они от царя Шутрука! — пояснил Шепак, опознав ливреи. Он попытался остановить одного из курьеров, обратившись к нему по-эламски, но тот молча проследовал во дворец, даже не взглянув на него.

Симеркет, которому незачем было присутствовать при аресте Менефа и Эспа, уже собрался предложить Шепаку встретиться с Кутиром самому. Шепак, как бывший командующий гарнизоном, имел, несомненно, большой опыт по части пленения преступников. Однако в этот момент к ним приблизился управляющий и сказал, что Кутир готов их принять.

Они вошли в тронный зал. Его массивные квадратные колонны были украшены резными головами быков. Сам трон с грифами стоял на постаменте из панелей, искусно выточенных из слоновой кости. Кутира на троне не было. Он стоял в углу и разговаривал с царицей Нарунте. Оба подняли головы и пристально на него посмотрели.

Симеркет испытал страх, особенно когда управляющий задержал Шепака при входе в зал. Он всматривался в тусклый свет, пытаясь прочитать выражение лица Нарунте, ожидая увидеть на нем гнев, раскаяние, даже потрясение — от того, что он вышел из Скорпионовой камеры живым. Но ее реакцией на его появление было полное безразличие, словно он был каким-то незнакомцем, которого она видела впервые.

Курьеры расступились, когда Симеркет шел к царю и царице, и его шаги по малахитовым плиткам разносили гулкое эхо. Что это, засада? Неужели его снова бросят в Скопионову камеру из-за того, что он обнаружил?

Он преклонил колени перед царствующими супругами.

— Симеркет, — спокойно сказал Кутир. — Как представителю египетского Соколиного трона я должен тебе сказать, что эламский царь Шутрук, мой отец, взошел на свою золотую колесницу.

Симеркет посмотрел на него, не понимая.

— Что?

— Он мертв, Симеркет. Эту новость сегодня принесли курьеры. После того как он съел пирог с голубиным мясом и фиги, его кишки превратились в кровавую массу, и он онемел. Он умер несколько часов назад, не произнеся ни слова. — Голос Кутира сорвался, и он зарыдал, хотя Симеркет был уверен, что его слезы были только для вида. — Мне донесли, что его отравили. Можешь ли ты в это поверить? Кто мог совершить такое ужасное преступление против величайшего царя элама?

Симеркет перевел взгляд на царицу Нарунте. Она не опустила своих серебристых глаз, но Симеркет ничего не мог прочитать в их бледных глубинах, даже удовлетворения. Тем не менее он знал, что ответ на вопрос Кутира стоял рядом с ним. Какая карьера ожидает Нарунте, — с невольным восхищением подумал он, — при условии, что она будет избегать крепкого пива, которое развязывает ей язык?

— Я убит горем, — с нарочитой скорбью произнес Симеркет. — Как, я уверен, и фараон, когда услышит это прискорбное известие. — Симеркет надеялся, что его слова соответствуют ситуации. Но сам он не мог не отметить, что весь мир теперь — и в особенности сын покойного — вздохнут свободнее. — Что вы будете предпринимать, ваше величество?