Джеймс Риз - Досье Дракулы

Со временем в Тюдор-хаусе не осталось жильцов, кроме одного: Россетти не нуждался в обществе, но уединение вскоре перешло в изоляцию, потом в привычку, потом в манию и наконец в безумие, Об этом последнем состоянии и свидетельствует отношение Россетти к своей любимой Лиззи спустя долгие годы после ее кончины. [70] Рассказать об этом Стокер предоставляет мне. Россетти совершил поступок с одной стороны, несказанно восхитивший романтиков, с другой же ужаснувший более трезво мысливших современников: спустя годы после погребения жены он велел извлечь ее прах из могилы. В порыве скорби он похоронил с ней вместе многие из своих неопубликованных поэм, которые потом захотел вернуть. Если читатели усомнятся во впечатлении, которое это произвело на Стокера, отсылаем их к «Дракуле», глава 16, где Люси Вестенра, которую считают умершей, хотя это не так, выкапывает из могилы ее жених, Артур Холмвуд, и все это в итоге оборачивается не слишком хорошо.

За два десятилетия до появления Кейна через Тюдор-хаус прошла целая процессия помощников. Между прочим, в 1881 году, когда Кейн в первый раз написал некогда знаменитому поэту, выпрашивая сонет для задуманной им антологии, Россетти только что выгнал со службы последнего из своих секретарей. Поскольку Кейн, хоть и стремился начать жить литературной жизнью в Лондоне, все еще обитал в Ливерпуле, Россетти обратился к нему с просьбой выполнить для него в Ливерпуле непростое поручение, которым Кейн занялся и успешно с ним справился. [71] После нескольких месяцев переговоров Кейн добился желаемого: полотно Россетти «Видение Данте о Беатриче» было выставлено в Художественной галерее Уокера в Ливерпуле, где оно пребывает и по сей день. Говоря об успехе, Стокер, несомненно, намекает на 1500 гиней, которые Кейн выручил для Россетти за эту картину, — сумму, сопоставимую с нынешними 75 000 фунтов. В качестве вознаграждения он был приглашен отужинать в Тюдор-хаус, где признательный Россетти, сменивший поэзию на живопись в надежде на более высокие доходы, пожаловал Кейну полные права на бывшие покои Суинберна. Предложение было с готовностью принято.

(Верно ли я изложил все вышесказанное, друг мой? Я намеренно рассказывал о тебе несколько отстраненно, чтобы лучше все вспомнить. Но ты, конечно, можешь подкорректировать эти страницы, если пожелаешь .)

Вскоре после разговора со Сперанцей я в первый раз встретился с Кейном. Чтобы устроить эту встречу, потребовалось всего лишь переговорить с Генри Ирвингом, который очень обрадовался, узнав о том, что молодой Кейн приехал в Лондон, и поручил мне пригласить его в нашу театральную трапезную. Быстро выяснилось, что у нас с Кейном так много общих пристрастий, интересов и всего другого, что мы начали проводить наши (увы, редкие) часы досуга в компании друг друга: то у камина в моем доме № 27, то в комнатах Кейна неподалеку, в доме № 16, Чейни-уок, Челси. [72] Среди «общих пристрастий», упоминаемых Стокером, мы можем, не рискуя погрешить против истины, назвать следующие: служение искусству, любовь к театру, литературные амбиции, ночной образ жизни и бесполые браки. В связи с этим мы даже вправе говорить о писательской «гомосексуальной предрасположенности», латентной в случае Стокера, но более активной в случае с Кейном. Правда, говоря это, мы, современные люди, должны понимать особенности викторианского мировосприятия и помнить, что само слово «гомосексуальный» вошло в обиход только в 1892 году.

Я побывал в доме под № 16 полдюжины раз, прежде чем наконец познакомился с самим Россетти. Обычно мы с Кейном сидели в гостиной, наша беседа подстраивалась под ритм шагов Россетти, который расхаживал в студии наверху и казался лишь чуть более реальным, чем печально знаменитые привидения, населяющие дом. [73] Одним призраком была женщина, имеющая обыкновение появляться на лестнице, второй облюбовал себе место в буфетной, тогда как третье привидение «проживало» в неиспользуемой спальне, выходившей окнами на Темзу. Это была тема, о которой Россетти всегда умалчивал. Однажды, когда Кейн вызвался переночевать в упомянутой спальне и тем самым развеять миф о ее обитателе, Россетти запретил ему это. Когда Россетти вынуждали объясняться, он говорил лишь, что видел и слышал мертвых. Сравните это с приемом, который оказал Джонатану Харкеру его хозяин в замке Дракулы: «В замке вы можете войти в любую дверь, в какую пожелаете, кроме тех, которые заперты, а туда вам и не захочется входить. Есть причины для того, чтобы все было так, как оно есть, и если бы вы видели то, что вижу я, и знали то, что ведомо мне, возможно, вам бы все стало понятней». «Дракула», глава 2. Сравните также трех привидений Россетти с тремя дочерьми Дракулы. И когда наконец Россетти показался, представление о реальности существования этих призраков не рассеялось. Он сам казался привидением!

Это был человек, выглядевший старше своих лет, среднего роста и склонный к полноте, с лицом скорее круглым, чем яйцевидным. Его довольно длинные волосы поредели, но были не такими седыми, как его бородка. И он был бледен, зловеще бледен, на лице выделялись его большие глаза с черными зрачками, а веки покраснели от бессонницы.

Действительно, Россетти, боявшийся своих снов, презирал сон. Он рисовал, пока позволял дневной свет, а праздные часы глубокой ночи были для него мучением. Он бродил вместе с ночными феями и эльфами по окутанным тенями холлам Тюдор-хауса, вечно одетый в мешковатый балахон собственного покроя длиной по колено, заляпанный красками и наглухо застегнутый до подбородка, и ложился спать на рассвете, лишившись последних сил. Я задавался вопросом: чему больше был обязан Россетти своим маниакальным состоянием — а оно, несомненно, таким и было, — бессоннице или средству, которым он с ней боролся, а именно хлоралу? К нему он пристрастился давным-давно, и со временем это превратилось в зависимость. [74] «Не пережившему мук ночи неведомо, как сладостно и дорого сердцу и очам бывает утро». «Дракула», глава 4. Что касается хлорала, это прозрачная, бесцветная, вязкая жидкость, получаемая от воздействия хлора на этанол. После смешивания с водой он превращается в гидрат хлора — сильнодействующее снотворное, наркотический эффект которого недооценивался врачами викторианской эпохи, свободно прописывавшими это сомнительное снадобье.

Кейн узнал о хлорале вскоре после своего переселения в Тюдор-хаус. Россетти сам признался Кейну, что регулярно принимает шестьдесят гранул с наступлением ночи, еще шестьдесят — через четыре часа и так далее, короче говоря, употребляет в сутки достаточно хлорала, чтобы погрузить в сон десять человек. Правда, лечивший Россетти доктор успокоил Кейна, заверив, что его пациент не принимает хлорал в том количестве, какое ему воображается. Врач вступил в тайный сговор с фармацевтом, и знаменитому больному под видом полных выдавали уменьшенные дозы. Разумеется, доктор обрадовался возможности доверить часть своих хлопот надежному человеку и вручил Кейну ключ от дорожного кофра, в котором хранилось снадобье, первым делом строго-настрого наказав выдавать Россетти по одному флакону в день, и не больше , как бы он ни просил.