Валерио Манфреди - Оракул мертвых

— Действительно, в пророчестве, кажется, содержится намек на путешествие в глубь земли…

— Да, к тому месту, где люди не знают моря, никогда не видели корабля и не могут отличить весла от лопаты для веяния зерна.

— Сухопутная одиссея, о которой, насколько мне известно, не сохранилось преданий. — Норман заглянул в примечания к только что прочитанному им фрагменту текста: — В этом комментарии говорится, что вторая часть пророчества Тиресия — недоработка поэта, не сумевшего завершить свое произведение и оставившего неразрешенной вражду между Одиссеем и богом Посейдоном, чьего сына, циклопа Полифема, Одиссей ослепил. Гомер не мог допустить, чтобы человек всерьез бросил вызов богам. Многие считают, одиннадцатая песнь — более поздняя вставка, но теперь у нас есть доказательство: на том сосуде содержится неоспоримое свидетельство существования второй «Одиссеи», созданной по крайней мере на четыреста лет раньше, нежели чем первая письменная редакция поэмы… Смотри, сомнений быть не может: та микенская ваза относится к XII веку.

Он разыскал в шкафу папку с рисунками, которые начал делать в университете, и разложил их все по очереди на столе.

Норман смотрел на него пораженно:

— Кто выполнил эти наброски? Боже, мне кажется, я снова воочию вижу тот сосуд, как будто все случилось только вчера…

— Я. Некоторое время назад. Образ того предмета вдруг возник в моем сознании, чистый, яркий. Я рисовал так, словно сосуд стоял передо мной.

— Значит, ты и без меня поехал бы туда.

— Не знаю. Может быть. В последние несколько недель меня терзают сомнения.

— Мишель, ты ведь решил ехать, а какова твоя цель? У путешествия всегда есть цель и конечный пункт, помнишь? Так мы говорили.

— Моя цель в последнее время много раз менялась под действием чувств, которые я больше не могу контролировать. Сначала я хотел удовлетворить свое честолюбие, потом — осуществить самое великое открытие нашего века: рассказать миру о последних днях Одиссея и связать свое имя с этим начинанием… А теперь… Я не знаю. Быть может, я тоже хочу найти Караманлиса. Мне сейчас тридцать пять лет, значит, ему, вероятно, около шестидесяти, — время всегда предоставляет нам возможность отомстить, если умеешь ждать. Время, сделавшее меня сильнее, а его подталкивающее к упадку… Естественный и справедливый ход событий. А ты? Ты собираешься вернуться туда, только чтобы найти истину? Или ты тоже намерен искать это сокровище? Если мы едем, то нужно раскрыть карты. Много времени прошло, мы тоже изменились… Мы должны открыть карты, если хотим ехать вместе.

— Дело не только в смерти моего отца. То, что мы пережили в те дни, зарубцевалось в моей душе. Я думал, оно уже никогда не всплывет в сознании, а потом эта фотография пробудила ту часть меня, которую я считал мертвой… Вернулось то, о чем я хотел забыть, — тоска, мечты. Мишель, я хочу вернуться туда, потому что десять лет назад утратил там часть своей жизни. Я должен выяснить, кто ее отнял и почему. И что мне остается. Ничто не остановит меня на этом пути.

Мишель убрал «Одиссею» в шкаф и поставил чашки в раковину, включил воду.

— Если нам предстоит вернуться туда, — проговорил он, — и если ты хочешь снова увидеть Павлоса Караманлиса, возможно, я должен рассказать тебе, что произошло со мной в ту ночь… Если ты не слишком устал.

— Нет, — ответил Норман. — Я выпил кофе. У нас много времени. И мне тоже есть что рассказать тебе.

Мирей, устроившись поудобнее на сиденье своего автомобиля, не отрываясь смотрела на освещенное окно Мишеля и иногда угадывала за стеклом очертания фигуры, порывистые, нервные жесты. Ей показалось, что он вдруг закрыл лицо руками и сгорбился, словно его охватила боль или горькое воспоминание.

Молодой человек в куртке со множеством застежек, надетой на голое тело, подошел к ее машине и постучал костяшками пальцев в окно:

— Эй, красотка, не подвезешь?

— Отвали, — ответила Мирей, поворачивая ключ в замке зажигания.

Включив скорость, она до упора вжала в пол педаль газа. Автомобиль помчался через беспечно дремлющий город, а потом — сквозь теплые, душистые поля, к горизонту, скрытому тучами и исчерченному вспышками молний.

Норман и Мишель еще долго говорили и долго сидели молча, глядя перед собой невидящим взглядом, ведь только в таком странном летаргическом состоянии могли пробудиться их сокровенные мысли. И когда Мишель произнес последнее слово, а потом встал, намереваясь уйти, Норман жестом остановил его:

— Мишель.

— Мы устали. Нам нужно ложиться спать.

— Что это за ваза? Что означают изображенные на ней фигуры?

— Это темное лицо «Одиссеи», неведомое путешествие, которое все мы должны предпринять: дорога сначала идет вверх, сквозь мечту и приключения, к пылающему горизонту, а потом неизбежно опускается вниз, к туманным землям и ледяному одиночеству, к берегам последнего Океана, с темной водой, где не бывает волн.

Норман поднял воротник пиджака, словно холодный ветер внезапно дохнул ему в затылок.

— Это всего лишь сосуд, Мишель, — сказал он, — великолепный микенский сосуд из чеканного золота. И мы его найдем.

Парфенион, Аркадия

15 июля, 21.30

Агент полиции на пенсии Петрос Руссос, крутя педали, двигался по сельской дороге, лежавшей слегка под уклон, ведущей в деревню, и фонарь его велосипеда хорошо освещал пыльную обочину шоссе. Справа и слева протянулась старая оливковая роща. Вековые деревья с узловатыми, искривленными стволами и великолепными кронами блестели под лучами полной луны. Вдруг перед ним остановился заяц, ослепленный светом фонаря, а потом убежал прочь, с сухим шорохом исчезнув в лабиринте теней, оплетавших землю.

Он миновал источник, чьи чистейшие струи били из небольшого грота, поросшего мхом, и перекрестился перед часовенкой с изображением Пресвятой Девы. На поле овса тысячи светлячков мерцали, словно звезды, будто кусок неба затерялся там, между изгородей.

Именно об этом он всегда мечтал — уйти на пенсию и вернуться в свою деревню, в Аркадию, подальше от городской сумятицы, от шума, от серого, удушливого воздуха, снова дышать ароматом цветов лимона, кедра и дикого розмарина, есть простую пищу пастухов и крестьян, обрабатывать землю и пасти животных, как завещали ему его предки, давно уже умершие.

И забыть о той грязной работе, которой ему долгие годы приходилось заниматься. Однако ведь нужно как-то зарабатывать на жизнь, и для этого приходится выполнять определенную работу, а когда рождаешься в деревне, бедняком, особо не из чего выбирать, если не хочешь сдохнуть с голоду. Но, слава Богу, все это уже в прошлом. Он всего полгода назад вернулся в родные места, а ему уже казалось, что он никогда отсюда не уезжал, разве что многих друзей детства и юности больше не осталось в деревне. Кое-кто эмигрировал в Америку, кое-кто умер, Да упокоятся с миром их души, кто-то переехал. Но к счастью, некоторые остались, например Янис Котас. Они вместе пасли стада хозяина, пока не настало время для службы в армии. Ее они тоже прошли вместе, в Александруполисе, на границе с Турцией. Как приятно было встретиться снова и искать под морщинами и седыми волосами юношу, с которым он простился много лет назад, и вспоминать старые времена. Это уже вошло у них в привычку — вечером по четвергам сходиться на партию в карты и бутылку рецины.