Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Что мне делать? Могли я уклониться от королевского приказа? Отложить его выполнение до того момента, когда мне будет удобнее сообщить королю то, что я сочту нужным, о ситуации в Кенигсберге? Я взял письмо, перечитал его еще раз, снова бросил на стол и обратился ко второй депеше, не производившей столь пугающего впечатления. На ней не было гогенцоллерновской печати. Это был просто отдельный листок серой бумаги, сложенный вчетверо и перевязанный ниткой. Но, начав читать написанное Штадтсхеном, я почувствовал, как у меня учащенно забилось сердце.

«…груда костей. Судя по обрывкам одежды, труп принадлежал мужчине. Его преследовали по лесу и, догнав, растерзали, что доказывают кровавые следы на снегу. Следы лап свидетельствуют о том, что за ним гналась по меньшей мере дюжина животных. По-видимому, они были очень голодны…»

Найден еще один труп. Но почему мне не сообщили сразу? Моя концепция убийств, совершенных Мартином Лямпе, была, как мне представлялось, хорошо отработана и точна во всех деталях. Впрочем, в данном случае виновником гибели неизвестного, вне всякого сомнения, был не Лямпе. Что нисколько не уменьшило моего раздражения Штадтсхеном. Узнав о смерти Коха, он пытается обеспечить себе возможности для продвижения по служебной лестнице. Штадтсхен взял на себя ответственность поручить солдатам собрать останки в мешок и принести их в Крепость.

«Прах будет храниться в течение суток на тот случай, если кто-то затребует тело, — высокомерно добавлял он в донесении. — Если же ничего подобного не произойдет, оно будет похоронено в общей могиле для безымянных бедняков».

У меня непроизвольно вырвался стон гнева и возмущения. Неужели он полагает, что я сообщу генералу Катовице, какой он умница? Или рассчитывает, что я упомяну о нем в донесении королю? Я продолжал чтение, и к концу мое негодование достигло предела.

«Несмотря на то что место, где было найдено тело, находится за пределами городской территории, оно тем не менее подпадает под юрисдикцию господина поверенного, — продолжал Штадтсхен, — будучи заброшенными охотничьими угодьями старинного поместья…»

Я вскочил с кресла, распахнул дверь настежь и что было мочи, подхлестываемый накопившейся во мне яростью, выкрикнул имя Штадтсхена.

Пустой коридор огласил звук моего голоса. Вдали послышались шаги, затем эхо моего выкрика подхватили другие голоса. И все они повторяли имя Штадтсхена.

Штадтсхен прибежал минутой позже, парик его съехал набок, верхняя пуговица кителя расстегнута, словно мой приказ явиться застал его врасплох. По его вспотевшему лицу как будто провели куском сала, и я, не скрою, испытал удовольствие, увидев Штадтсхена в таком состоянии.

— Сударь? — произнес он, тяжело дыша от напряжения.

— Где оно, Штадтсхен? Где тело?

Он уставился на меня. Его физиономия представляла собой поле битвы противоречивых эмоций: удивления, шока, страха и угодливости.

— Тело, сударь?

— Человека, найденного в лесу, неподалеку от Белефеста! — крикнул я, размахивая депешей у него перед носом. — Кто дал вам право распоряжаться им по своему усмотрению? Вы что, не знаете, что происходит в Кенигсберге, Штадтсхен? Кто-то убивает людей. И единственный способ найти убийцу — тщательно обыскивать места всех преступлений в поисках улик. Но вы приняли решение перенести труп! Полагаю, ваши люди всю местность вокруг истоптали не хуже стада коров.

— Поверенный Стиффениис, — перебил он меня дрожащим голосом, — у меня не было оснований считать, что его убили. — Он указал на депешу, которую я держал в руках. — Я там все объяснил, сударь. Ближе к концу. «Растерзан дикими зверями». Скорее всего волками. Они разорвали…

— Почему вы так уверены, что именно волки убили его? — крикнул я. — Возможно, убийца гнался за этим человеком по лесу. И он уже мог быть мертв, когда до него добрались звери.

Подобная возможность Штадтсхену даже в голову не приходила.

— Но сударь! — вновь запротестовал он. — Убийца действует только внутри городских стен. Поэтому я подумал…

— Вы подумали?

Я с едким сарказмом передразнил его, однако отчаянная логика Штадтсхена заронила мне в сердце искру надежды. Мартин Лямпе никогда не совершал убийств за пределами города. И тем не менее Белефест — пригород, где он жил. Не может ли он прятаться где-то неподалеку от своего дома или в лесу за ним? Я ведь меньше часа тому назад видел следы на снегу на тропинке, что ведет из деревушки в Кенигсберг. И его жена подтвердила, что они принадлежат ему. Возможно, Лямпе убил еще кого-то по пути из города домой? Или его самого разорвали на части после убийства сержанта Коха?

— Тело все еще в Крепости?

— Да, сударь, в Крепости. — Штадтсхен, казалось, стал выше ростом, отвечая на вопрос. В отличие от всех предыдущих этот вопрос не был спровоцирован гневом, и в нем не было намека на обвинение. Массивная грудь офицера расправилась, спина выпрямилась, одутловатая физиономия расслабилась, и на ней вновь появилось характерное для него выражение надменной самоуверенности. — Мы можем туда пройти прямо сейчас, сударь. Если вы пожелаете, конечно, герр Стиффениис, — добавил он с осторожностью.

— Ведите, — приказал я.

На первом этаже, неподалеку от главных ворот, Штадтсхен снял со стены горящий факел и протянул его мне. Второй взял и себе, открыл узкую стрельчатую дверь, и мы начали спускаться по винтовой лестнице, которая вела в подземную тюрьму и в лабиринт под Крепостью. Я уже побывал там в ночь прибытия в Кенигсберг в компании сержанта Коха. Тогда мы встретились в подвале с некромантом и слушали его оживленную беседу с безжизненными останками убитого.

На сей раз я намеревался провести чисто фактический осмотр тела.

В самом низу мы повернули направо и вошли в узкий туннель, вырубленный когда-то в далеком прошлом прямо в коренной породе. Неровные стены были скользкими от сырости и покрыты зеленым мхом. Груды поломанных стульев, столов, кроватей, вонючих матрацев, брошенные здесь, гнили и обрастали плесенью. Валялись здесь и кучи старых ржавых нагрудников с двуглавым орлом. Вышедшие из употребления мушкеты с раструбом выстроились вдоль стен, словно окаменевшие цветы иных эпох. Каждый предмет, казалось, злобно пытался сбить нас с ног, загородить дорогу или грохнуться на нас сверху и похоронить заживо. Горящий факел спас нас от перечисленных опасностей, но его пламя вряд ли могло защитить нас от царившего здесь поистине могильного холода.

— Мы находимся в неприступных внутренностях Земли, сударь, — провозгласил Штадтсхен с предельной серьезностью. — Здесь обитали предки нынешних жителей Кенигсберга задолго до того, как появился этот город, до того, как люди начали строить дома.