Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Тут вошел владелец гостиницы с моим багажом.

— Ваша комната вторая слева на втором этаже. Поднимитесь, когда вам будет угодно, сударь.

Я подошел к Коху, гревшему руки над огнем.

— Приятное зрелище, — заметил я, несколько смягчившись.

Сержант что-то пробормотал в знак согласия, не отрывая глаз от потрескивающих поленьев. Некоторое время мы продолжали стоять, молча глядя на огонь, словно завороженные пляской языков пламени.

— У нас остался примерно час до назначенной встречи с доктором Вигилантиусом, герр поверенный, — напомнил мне Кох.

— Ах да, Луна! — шутливо воскликнул я. — Я надеюсь, вы составите мне компанию?

Кох повернулся ко мне, и выражение крайнего удивления отобразилось у него на лице.

— Сударь?

— У вас другие планы на сегодняшнюю ночь?

— Нет, конечно, нет, герр поверенный! — воскликнул он восторженным голосом. — Мне было поручено оказывать вам любую помощь, которую вы сочтете необходимой. Я просто не был уверен, что…

— Значит, решено, — произнес я.

Мысль о необходимости ехать в мрачную Крепость на Остмарктплатц, и притом в полном одиночестве, приводила меня в глубокое уныние. На данный момент мои отношения с сержантом Кохом нельзя было назвать ни особенно теплыми, ни простыми, но он был единственным человеком во всем городе, к кому я мог обратиться за помощью.

— Должен вам заметить, Кох, что сегодня я не раз имел возможность убедиться в вашем профессионализме и опыте при исполнении данных вам поручений, — произнес я после минутной паузы. Формула, мною подобранная, показалась мне наиболее подходящей и тактичной для описания его своеобразного поведения, которое не раз за прошедший день успело задеть меня за живое. — Меня интересовало… то есть я был бы весьма вам признателен, если бы вы поделились со мной своим знанием города. Не могли бы вы быть моим провожатым во время моего пребывания в Кенигсберге?

— Поверенный Рункен пока во мне не нуждается, — задумчиво молвил Кох, не отрывая глаз от огня. — И если вы считаете, что я мог бы оказаться вам полезен, сударь…

У меня сложилось впечатление, что где-то глубоко под отстраненным и суровым выражением, присущим Коху, скрывалось искреннее желание помочь мне.

— Я унаследовал должность господина Рункеиа, — произнес я с некоторым облегчением, сделав неуклюжую попытку пошутить, — и вместе с ней, полагаю, и вас. А теперь прошу меня простить, я должен написать письмо. Его можно будет отправить сегодня же вечером?

— Я сам это и сделаю, сударь, — мгновенно ответил Кох.

— Спасибо, сержант. Закажите, пожалуйста, два больших бокала горячего пунша. Я долго не задержусь.

Поднявшись наверх, я без особого труда нашел свою комнату. Дверь была распахнута, поэтому я сразу прошел внутрь. Герр Тотц, хозяин гостиницы, стоял рядом с мальчишкой, который на коленях с помощью деревянных мехов раздувал огонь в камине. Оба не заметили меня, когда я вошел в комнату. Я же положил шляпу на кровать, чувствуя приятное тепло и оценив исключительную чистоту своего номера. Оглядел низкий нависающий потолок с темными просмоленными лубовыми балками, оштукатуренные и выбеленные стены и ковер, лишь слегка поистершийся посередине. У самого окна примостился небольшой столик, на котором ярко пылала масляная лампа, а у противоположной стены большой сундук и такого же цвета комод из орехового дерева расположились по обе стороны от кровати, занавешенной пологом, столь же идеально чистым, как и все в этой комнате. Последний штрих к столь замечательной картине добавляли большой дрезденского фарфора голубой кувшин и тазик для умывания.

Удовлетворенный увиденным, я оглянулся на владельца гостиницы и мальчишку с намерением обратить на себя их внимание. Но что-то в tableau vivant [4] Живая картина (фр.). остановило меня. Краснолицый мальчишка все еще склонялся над огнем, высокий хозяин гостиницы следил за его работой. Я видел только профиль Тотца — в нем, несомненно, было что-то угрожающее. Из-за шума мехов, шипения огня, потрескивания дров я почти не слышал их слов. Тотц очень серьезным тоном что-то говорил парню, и у того на шее даже выступили вены, как будто он едва сдерживал желание закричать.

— Ну-ну, играй с огнем, Морик, обожжешь пальцы! — усмехнулся хозяин гостиницы.

— Он наверняка знает, как развести огонь, герр Тотц, — произнес я громко, снимая свой камзол и бросая его на кровать.

Когда я в очередной раз повернулся к камину, то был поражен происшедшей переменой — выражением, застывшим на лицах обоих. Тонкие черты лица мальчика исказил страх, и он, несмотря на приветливую улыбку, напоминал загнанную лису, которую готовы растерзать собаки. Ульрих Тотц, казавшийся таким раздраженным всего минуту назад, теперь был сама любезность и подобострастие. Его левая рука тяжелым собственническим жестом легла на худенькое плечо парня. Со всех точек зрения хозяин гостиницы Тотц производил впечатление полицейского, схватившего с поличным воришку.

— Вот ваша комната, сударь, — произнес он и заговорщически подмигнул мне. — Если что-то потребуется, то спросите мою жену. Она скоро вернется от сестры. Я большей частью бываю внизу. А это Морик, мой племянник.

Тотц сильно ущипнул мальчишку за плечо, и фальшивая улыбка на лице паренька сменилась гримасой боли.

— А мне нравится, как ты развел огонь, Морик. — похвалил его я, стараясь не разозлить Тотца еще больше.

Хозяин широко улыбнулся, хотя мне показалось, что демонстративное добродушие стоило ему немалых усилий, особенно когда я отпустил его, а мальчишку попросил остаться распаковать мои вещи. Как только хозяин удалился, парень начал вести себя гораздо свободнее. Это был невысокого роста, бойкий, востроглазый подросток лет двенадцати с круглой блестящей физиономией, напоминающей румяное яблоко. Он набросился на мою сумку, подобно маленькой обезьянке, вытаскивая из нее содержимое, раскладывая на кровати рубашки, чулки и белье, а расчески и щетки с поразительной тщательностью расположив рядом с умывальником. Создавалось впечатление, что он получал особое удовольствие от одного прикосновения к моим вещам, от их веса, покроя и качества. Одним словом, он явно не торопился.

— Довольно, Морик! — остановил я его, мое терпение было на исходе. — Налей только теплой воды в этот сосуд. Мне нужно немного умыться перед тем, как идти. Внизу меня ждет один человек.

— Полицейский, сударь? — спросил Морик. — А что, наша гостиница находится под наблюдением?

— Весь Кенигсберг находится под строгим наблюдением, — ответил я, улыбнувшись по-детски нагловатому любопытству.

Затем уселся за столом у окна, извлек мой письменный прибор и начал письмо, которое еще совсем недавно писать не намеревался.