Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Присутствующие при сем прискорбном событии — их было четверо и сидели они на деревянной перекладине моста, — казалось, прекрасно знали, как следует поступать. Внезапно трое из сидевших рванулись вперед. Один размахивал длинным загнутым ножом, двое других держали в руках топоры. Лезвие ножа сверкнуло и вонзилось в напряженную шею лошади. Жуткий стон пребывавшего в отчаянии животного затих, заглушенный шипением крови, густой струей забившей из раны и смешавшейся с пеной у рта, отчего снег под ногами у убийцы превратился в бурую грязную кашу. Возница застыл на мгновение с занесенным над головой кнутом, а затем, не проронив ни слова, отшвырнул кнут в сторону, повернулся и бросился бежать по мосту, скользя и спотыкаясь, на противоположный берег речушки. В полном молчании вся троица навалились с топорами на труп животного. Работа заняла не больше минуты. Пар клубился над их головами, пока они с завидным неистовством разрубали павшую кобылу на дюжину кусков и поспешно загружали мясо на телегу. К ним на помощь поспешил и четвертый. Он помог догрузить повозку и столкнуть ее с проезжей дороги, после чего подал нам сигнал о том, что путь свободен.

Я ощутил внезапную слабость в ногах и сел. Но тут же снова вскочил, чтобы закрыть окно. Когда мы проезжали мимо телеги с ее отвратительным грузом из мяса, внутренностей и костей несчастного животного, омерзительно тепловатый дух, исходивший от свежей крови, проник и внутрь нашей кареты. Сладковатый, едкий и тошнотворный, он терзал обоняние, доводя меня до дурноты.

— Страшные времена плодят страшных людей, — спокойно произнес сержант Кох. — Как нам следует поступить, сударь?

Я закрыл глаза и откинулся на спинку кожаного сиденья.

— Кто знает, возможно, они умирают от голода, — пробормотал я. — Голод доводит многих достойных людей до постыдных поступков.

— Будем надеяться, что они станут бить французов с тем же пылом, — сухо заметил Кох. — Если Бонапарт появится в Пруссии, то мы не только лошадей лишимся, но и всего остального. Тогда-то и увидим, что они за люди. Можно ли их считать за настоящих мужчин.

— Даст Бог, нам никогда не придется пройти через подобное испытание! — ответил я, наверное, резче, чем следовало бы.

Прошел еще час, и вновь почти в полном молчании.

— Доводилось ли кому-нибудь видеть такое небо! — внезапно воскликнул Кох, пробудив меня от летаргии. — Да, сударь, создается впечатление, что оно всей своей массой готово обрушиться нам на головы. Мерзкая погода — подходящее наказание за наши грехи, как говорится.

В серьезности сержанта было что-то почти комическое. Карета внезапно накренилась, и его треуголка сползла набок, обнажив черные как смоль пряди волос, выглядывавшие из-под жестких белых локонов парика, словно застенчивые, но любопытные девицы. Я кивнул и улыбнулся, решив провести остаток пути в более живом общении со своим спутником. Хотя и не знал, как это удобнее сделать. Со всех точек зрения Кох был для меня немногим больше, чем простой слуга.

Прежде чем мне представилась возможность заговорить первым, сержант протянул руку к своей сумке со словами: «Вы могли бы сейчас просмотреть бумаги, которые я захватил с собой, герр Стиффениис».

Доброе расположение духа, которое я едва успел ощутить, мгновенно рассеялось.

— Не хотите ли вы сказать, герр Кох, что утаили от меня что-то?

— Я поступаю в соответствии с инструкциями, сударь, — ответил он, вытаскивая из сумки стопку бумаг. — Мне было поручено передать вам эти документы, как только мы достигнем Кенигсбергского тракта.

Словно в подтверждение его слов, экипаж повернул налево на Эльбингском перекрестке.

«Ах вот в чем твоя уловка, — подумал я. — Завлек меня в рискованное предприятие и теперь, когда уже слишком поздно поворачивать назад, собираешься открыть мне неприятные подробности, которые, будь они сообщены мне ранее, заставили бы меня решительно от него отказаться».

— Власти должны гарантировать спокойствие, — продолжал Кох вполне оптимистичным тоном. — Все причастные к расследованию поклялись хранить молчание.

— Вы тоже? — спросил я резко. — Вам ведь, несомненно, пришлось подыскать сегодня утром подходящее объяснение столь раннего отъезда для своей супруги. — Я чувствовал, как во мне нарастает негодование при мысли о том, что этот невежа посмел скрыть от меня какие-то сведения. — У вас такое правило, Кох, — утаивать факты до того момента, когда возникает необходимость в их раскрытии или когда у вас просто пробуждается подобное желание?

В душе моей росло подозрение, что сержант не просто везет меня куда-то. Он внимательно наблюдает за мной, пытаясь сформировать суждение обо мне, готовит специальную справку, которую потом напишет и представит хозяевам. Вполне обычное явление в прусских государственных учреждениях. Шпионить за ближними — самый надежный способ подняться на ступеньку выше по шаткой бюрократической лестнице.

— Мне нечего от вас скрывать, сударь, — ответил сержант Кох, сжав зубы и вновь вытащив носовой платок. — Я простой чиновник. Я не принимал участия в расследовании. Сегодня утром я, как обычно, явился на работу в пять тридцать, и мне было приказано сделать то, что я и исполнил. И мне нет никакой необходимости сообщать жене или кому бы то ни было еще о своих действиях и планах. Я живу один.

— Вы утверждаете, что вам почти ничего не известно об этом деле, герр Кох. В таком случае мне представляется странным, что именно вам доверили сообщить о нем человеку, который не знал о нем вообще ничего. Получается, что слепой ведет слепого.

— Ответ на все ваши недоумения, сударь, содержится в сих бумагах. Мне было приказано дать вам возможность взглянуть на них только после того, как вы согласитесь принять поручение.

— Не хотите ли вы сказать, что я мог отвергнуть переданное вами поручение? — спросил я и выхватил документы у него из рук.

Кох молча выглянул в окно, сделав вид, что не заметил моей грубости.

С демонстративным раздражением я обратил все свое внимание на документы. Первое убийство было совершено более года назад. Ян Коннен, кузнец средних лет, был найден мертвым 3 января 1803 года на Мерештрассе. Полиция выяснила, что предыдущий вечер он провел в портовой таверне неподалеку от того места, где день спустя обнаружили его тело. Хозяин постоялого двора заявил, что никогда прежде не видел герра Коннена, и отрицал, что он участвовал в карточной игре с матросами. Он утверждал, что принял Коннена за иностранца. В тот день в порту причалил литовский корабль, и таверна была полна чуть ли не до рассвета. Коннен ушел вскоре после десяти вечера, однако на улице его никто не видел. Ночь выдалась исключительно холодная, и случайные прохожие попадались крайне редко. На труп Коннена рано утром наткнулась повитуха, шедшая к роженице. Она очень торопилась, а туман на заре был особенно густой, и женщина чуть не упала, споткнувшись о Коннена, который стоял на коленях, прислонившись к стене. Поначалу ей показалось, что ему просто дурно, но когда она наклонилась поближе, то увидела, что он мертв. Акт подписали два офицера его королевского величества ночной стражи: Антон Люблинский и Рудольф Копка. Акт был изложен на вполне сносном немецком, и на нем стояла дата, отделенная от дня убийства шестью месяцами.