Майкл Грегорио - Критика криминального разума

Пять минут спустя мы со Штадтсхеном уже спешили по грязным и мрачным ячейкам и ходам внутри крепостных стен и бежали по мощеным булыжником дворам. Мы находились в самом сердце средневековых укреплений, где размещались все те службы, благодаря которым более или менее надежно могла функционировать Крепость. О предназначении каждого двора можно было судить по запаху, из него исходившему: здесь лошади, здесь кухни, здесь варится мясо; а вон там кожевенники и сапожники; а вот разожгли свои печи пекари; литейный цех, полный дыма, пара, угольной пыли, — здесь производится отливка пуль и ядер. Это был особый самодостаточный мир. И чем дальше в него мы заходили, тем он становился темнее и тем сильнее делались запахи — вонь открытых сортиров, разлагающихся экскрементов и, наконец, полного запустения. Здесь в почти абсолютной темноте серые крысы с оглушительным писком выскакивали у нас из-под ног.

— Хорошая работа, Штадтсхен, — похвалил его я, когда мы остановились у прогнившей двери, которая не красилась со времени коронации короля Фридриха Великого, а может быть, и раньше.

— Вот здесь она и живет, сударь, — негромко поведал он мне, изо всей силы колотя по хлипким дощечкам двери, так что я даже испугался, что она разлетится в щепы.

Почти сразу же на пороге появилась высохшая старушка. Вначале она глянула в щелку, критически рассмотрев белую двойную перевязь и шеврон на кителе Штадтсхена. По виду ей можно было бы дать лет девяносто, а то и все сто. Лицо ее почернело от въевшейся в него за десятилетия грязи, глубокие морщины, покрывавшие ее обвисшие щеки и лоб, делали старуху похожей на соборную горгулью. Лохмотья облепляли худое изможденное тело, словно вторая кожа. Вместо платья на ней была какая-то древняя мешковина, на голове что-то из такого же грубого материала, и все это давно затвердело от многолетней грязи. Вне всякого сомнения, она еще и страшно воняла, но вонь, исходившая от ее жилища, забивала все другие запахи, какими бы сильными и отвратительными они ни были.

— Я ожидала его превосходительство, — сказала она, глядя на Штадтсхена.

— У нас хватает дел, мамаша, — ответил он. Его интонация поразила меня. Штадтсхен — настоящий громила и великан ростом, надзиравший за самой сложной частью тюрьмы в Крепости — отделением «Д», где содержались убийцы, людоеды, воры и фальшивомонетчики. Он всех умел подчинить своим железным кулаком. Но стоило ему заговорить со старой каргой, как его голос сделался мягким и даже почтительным.

— Три раза я это делала. Трижды! И всегда все заканчивается одинаково, — пробормотала она хриплым, едва слышным голосом. Внезапно старуха подняла взгляд куда-то вверх и резко и довольно громко произнесла, ни к кому конкретно не обращаясь: — Я могу тебе снова повторить. Теперь будет не Кенигсберг. Он нанесет удар не здесь, солдат, ты можешь быть спокоен!

Я бросил взгляд на старуху, затем снова на офицера Штадтсхена. Никто из них не произнес ни слова, они молча смотрели друг на друга так, словно прекрасно понимали, о чем шла речь.

— О чем она, Штадтсхен? — спросил я.

Никто мне ничего не ответил, я еще громче повторил вопрос, и из самого дальнего, глубокого и темного угла ее жилища раздался жуткий шум. Оглушительное хлопанье крыльев, крики птиц, множества птиц, целой стаи, словно щебет сотен скворцов, с приближением холодов собравшихся в лесу огромными черными тучами и готовящихся к отлету в теплые края. Но что все эти птицы делают в Крепости?

Старуха ткнула кривым узловатым пальцем в лицо Штадтсхену.

— Скажи этому болвану, чтобы не пугал моих детишек! — проскрипела она. — Его превосходительство подобного не потерпит!

Внезапно она заковыляла внутрь комнаты, плывя по густой темноте, словно рыба по глубоким морским водам. Дверь у нее за спиной широко распахнулась.

— Заходите! — крикнула она нам через плечо. — Сам увидишь, солдат. Сможешь передать генералу от меня.

Штадтсхен энергично проследовал за ней, подобно охотничьей собаке, почуявшей подстреленную куропатку.

— Что происходит? — спросил я, схватив его за рукав. — Не будем терять времени. Нам необходимо сегодня же отыскать Роланда Любатца.

Штадтсхен вытянулся по стойке «смирно», словно выйдя из какого-то транса.

— Ее зовут Маргрета Люнгренек, сударь, — поведал он. — Она знает того человека, которого вы ищете. Клянусь…

— Скажи ему, кто я такая! — крикнула старуха из темных глубин комнаты. При всей своей древности глухотой она явно не страдала. — Второй раз я приглашать вас не стану!

— Пять минут, и ни минутой больше! — отрезал я, входя в комнату и поднимая фонарь. — Адрес Любатца, в противном случае мы тотчас уходим. Вы отвечаете, Штадтсхен.

В почти сплошной темноте мне все-таки удалось различить штабеля плетеных клеток, прислоненных к дальней стене. Десятки клеток, и каждая до отказа забита птицами разных цветов, размеров и форм. Я узнал воробьев, лазоревок, голубей, воронов, скворцов, дроздов, но там было множество каких-то других птиц, названий которых я не смог припомнить, и среди них выделялась большая сова-сипуха.

— Герр генерал их любит, — закудахтала старуха, взмахом руки указывая на клетки. — Он всегда отличит правду, когда она у него перед глазами.

— Для нее настали тяжелые времена, сударь, — прошептал Штадтсхен. — Зрение слабеет. Уже не может держать иголку в руках. Генерал Катовице услышал о ее талантах. Дал ей приют в Крепости…

— Генерал Катовице? — удивленно переспросил я.

Какое отношение он мог иметь к этой женщине и к ее крылатому зверинцу? Поначалу я воспринял упоминания госпожи Люнгренек о гарнизонном командире лишь как безумные бормотания выжившей из ума старухи.

— Она способна предсказывать будущее, — продолжал Штадтсхен. — Его превосходительство теперь ничего не предпринимает без того, чтобы прежде не посоветоваться с ней. Он буквально одержим мыслью о том, что Наполеон должен вот-вот вторгнуться в наш город. А как только начались убийства, он сразу убедил себя, что они дело рук французских диверсантов. Генерал — большой поклонник Юлия Цезаря, сударь. Он говорит, что римляне никогда не отправлялись на войну, не посоветовавшись вначале с такими людьми, как она.

— Aruspices , [32] Предсказатели (лат.). — пробормотал я. — Вот как их называли.

Штадтсхен уставился на меня с широко открытыми глазами.

— Значит, это правда? — прошептал он.

Известие о том, что Катовице верит предсказаниям и прорицателям, в высшей степени меня озадачило и удручило. Если командующий войсками, размещенными в Крепости, и главный защитник города до такой степени полагается на гадания, значит, все потеряно. Я вспомнил энергичную фигуру генерала, решимость, звучавшую в его голосе, его прямоту, которая вселила в меня такую уверенность в момент моего прибытия в Крепость. Было ли его приподнятое настроение результатом уверенности в том, что наши силы надежны, а стратегия верна и не подведет ни при каких обстоятельствах? Или все это пустое бахвальство, спровоцированное безумными видениями выжившей из ума старухи?