Николь Апсон - Печаль на двоих

— И все же Лиззи, наверное, должна была искать подтверждения тому, что ей сообщила Джеральдина. Однако, насколько тебе известно, она этого не сделала?

— Насколько я знаю, нет. Я уверена, если бы Лиззи пошла к Селии, то с собой бы не покончила. Правда, мне неизвестно, знала ли она о том, какую роль в ее жизни сыграла Селия.

— Так все-таки это было самоубийство?

— Господи, Арчи, что еще это могло быть? Она оставила записку.

Пенроуз тут же подумал: сможет ли Фоллоуфилд раздобыть эту записку через бирмингемскую полицию?

— И еще мне кажется важным то, что Лиззи решила умереть так, как ее мать. Наверное, нелегко имитировать?

— Наверное, — нехотя согласился Пенроуз.

Они проехали указатель на Фрамлингхэм, и Джозефина обернулась назад, в сторону убегавшей вдаль дороги.

— Похоже, мы приближаемся к моим корням.

— Ты из Саффолка?

— По маминой линии: здесь жили мои дальние предки. Насколько я слышала, они варили пиво где-то между Фрамлингхэмом и Саксмундхэмом.

— Подумать только: вы с Биллом, вероятно, родственники. Вот уж он бы порадовался, особенно если бы ему бесплатно налили кружку-другую. — Арчи притормозил и резко повернул направо. — Так ты знаешь эти места? Вы с родными сюда приезжаете?

— Нет, после того как я стала взрослой, мои поездки в Саффолк начинаются и кончаются в Ньюмаркете, а в нем так и тянет на бега в Роули Майл. Однако мне хотелось бы познакомиться с этими местами поближе, — добавила она, когда они проезжали по горбатой улочке, стиснутой с обеих сторон красивыми жилыми домами и магазинчиками. — Солнце, словно подзадоренное ее энтузиазмом, наконец-то на мгновение выглянуло из-за туч, полируя тротуары и дорогу. — Красота! — восторженно воскликнула Джозефина. — Может, я в конце концов и переберусь на юг.

— Тебе не кажется, что здесь чересчур уж красиво?

— Что ты имеешь в виду?

Арчи указал на видневшийся чуть поодаль от дороги живописный дом — с остроконечной крышей и огромным, огороженным стеной садом:

— В этом доме однажды после жуткой грозы нашли мертвой молодую служанку сомнительной репутации — с перерезанным горлом и множеством ножевых ранений. Так что ты теперь думаешь про этот домик?

Джозефина рассмеялась его мелодраматическому тону.

— Я думаю: миленький дом… и надеюсь, его потом как следует отмыли. Кто же ее убил?

— Предположительно человек по имени Уильям Гардинер. Служанка Роз Харсент от него забеременела — при том что у него была жена и двое детей.

— Боже мой, так это произошло в том самом доме?!

— Ты знаешь об этой истории?

— О ней писали газеты в то же самое время, что и о деле Сэч и Уолтерс. Кажется, было два судебных процесса или что-то в этом роде?

— Верно. Присяжные заседатели никак не могли прийти к соглашению. В первый раз одиннадцать против одного признали его виновным, а второй раз те же одиннадцать против одного — невиновным.

— Почему такое противоречие?

— Доказательства были довольно путаные. Рядом с телом Роз Харсент нашли бутылку с парафином, которым кто-то воспользовался, чтобы поджечь ее одежду, а наклейка на бутылке была от лекарства, выписанного детям Гардинера. Прокурор представил это как неоспоримое доказательство его вины; защитник же утверждал, что оставить такое доказательство вины возле убитой мог только психически больной человек, и присяжные сочли, что Гардинера подставили.

— Я склонна согласиться с защитой, хотя не исключено, что это был чрезвычайно смелый двойной блеф. И чем же все кончилось? Был третий суд?

— Нет, судья пытался навязать приговор, основанный на свидетельствах обвинения, но присяжные настояли на своем и Гардинера освободили. Он вскочил на первый же поезд, доехал до Ливерпуль-стрит и затерялся в лондонской толпе.

— Даже и не знаю, свидетельствует это о том, что он был виновен, или наоборот. Но как он мог затеряться? Его, наверное, знали по всей стране.

— В те времена затеряться было намного проще, чем ты думаешь, — это случалось сплошь и рядом. В газетах не печатали фотографий, как в наши дни, и люди могли представиться любым вымышленным именем. Официальных документов было существенно меньше. Вспомни, что ты мне рассказала об Энни Уолтерс: переезжая с места на место, она каждый раз меняла имя, и ей это сходило с рук, а ведь она всего лишь перебиралась с одной улицы на другую. Ее неприятности начались, когда она слишком долго задержалась на одном месте, но Гардинер был осторожнее и Лондон далеко от здешнего Пизенхолла. — Арчи посмотрел на часы. — Сегодня наша поездка тоже не из коротких.

— Он, наверное, влачил страшное существование. Всю оставшуюся жизнь должен был оглядываться, так и не зная: удалось ему спастись или нет. Думаю, Джейкоб Сэч и Нора Эдвардс тоже испытали нечто подобное.

— Да, и все это случилось в одно и то же время. Тебе, кстати, надо бы включить эту историю в свою книгу.

— Спасибо за предложение, но мне одного реального преступления предостаточно. У меня и с ним волнений хоть отбавляй. — Джозефина порылась в сумке, достала зажигалку и, надеясь, что Арчи среди хаоса в сумке не заметил дневника Марты, зажгла им обоим сигареты. — Занятно, что Роз Харсент, очевидно, из тех женщин, которых брала к себе Амелия Сэч. Невольно призадумаешься, правда? Таким женщинам или их детям смертный приговор подписан из-за того, что мужчины не хотят брать на себя ответственность за свои поступки. У меня не сложилось впечатления, что двенадцать мужчин — присяжных заседателей в суде над Амелией Сэч — особенно тщательно анализировали доказательства. И если бы за убийство Роз судили жену Гардинера, то, вероятно, с первого же раза приговорили бы к повешению.

«В том, что она говорит, есть доля правды», — подумал Пенроуз. Его самого удивило, насколько слабо выступила защита в деле Сэч и Уолтерс, и хотя он не был уверен в их невиновности, подметил не один промах в доводах прокурора, которым хороший адвокат мог легко воспользоваться и спасти этих двоих от эшафота.

Они добрались до развилки, и Джозефина с интересом стала вглядываться в названия деревушек.

— Здесь налево, — сказала она, — а примерно через пять миль — направо.

Не успели они свернуть с главной дороги, как перед ними выросла величественная церковь, и пейзаж снова переменился. Ближе к морю холмистые пахотные поля уступили место пустошам, покрытым заплатами вереска, редкими соснами и кустарниками утесника. Кое-где чудесным образом кусты утесника все еще были в цвету, и всплеск желтизны, пусть увядшей и поблекшей, вносил хоть какое-то разнообразие в этот тоскливо-серый пейзаж. На опушке маленькой рощицы вдруг появился олень и робко двинулся сквозь пульсирующую череду света и тени — солнца и леса.