Стивен Галлахер - Царствие костей

— Похоже, так. Ведь из всех Патенотров из Ибервиля я один только и остался. — Жюль развел руками.

— У вас нет родственников?

— Когда-то очень давно семейство наше было весьма многочисленно. Мы считались крупнейшими плантаторами по всей долине Миссури. Владели двумя сотнями рабов и тремя тысячами акров земли. Война освободила рабов и отняла у нас плантации. Все имущество, кроме особняка, сгорело. Солдаты жгли посевы прямо на наших глазах. Вскоре семейство начало умирать от пережитых несчастий. Я остался один. У меня был выбор — либо биться в долгах, как мой отец, и провести остаток жизни в поле, стараясь удержать то, что еще не погибло, либо продать оставшееся имущество и уехать на все четыре стороны. Я частью продал остатки владений, частью — заложил, и приехал сюда, в Ричмонд. Проматываю доставшееся мне наследство. Когда-нибудь деньги, конечно, закончатся, но о том, что будет дальше, я даже и думать не хочу.

— Печальный рассказ.

— Да, под аккомпанемент скрипки он прозвучит еще жалостливее, — согласился Жюль.

Он продолжал сидеть в кресле, а она стояла возле него. Когда Мари наклонилась, чтобы подсунуть письмо под зеленую книгу, рука ее скользнула по его плечу. Жюль не ошибся в своей второй догадке — на ней ничего не было под белым платьем. По нему словно прошел электрический разряд, все самые тончайшие волоски на теле встали дыбом.

— Должно быть, очень тяжело нести на своих плечах бремя разочарования всех своих предков. — сказала она. — Поднимитесь.

Патенотр встал, оттолкнув кресло, и оно, скользнув по полу, оставило на нем несколько царапин.

— Вам помогает боль?

— Она меня успокаивает, — признался он.

— Докажите.

На мгновение он застыл. Затем снял пиджак и жилет, аккуратно уложил их на кресло, снял запонки, отстегнул с воротника булавку и расстегнул рубашку. Спустив с плеч подтяжки, он натянул себе на голову майку вместе с рубашкой.

Жюль стоял перед ней с голым торсом и опущенными руками, избегая смотреть в глаза. Но он хорошо понимал, что она осматривает его тело, чувствовал ее взгляд — тот жег его, словно кто-то водил по нему раскаленным стеклянным стержнем. Она видела его шрамы: одни — почти затянувшиеся, другие — совсем свежие.

— Внизу их гораздо больше, — заметил он.

— Показывайте.

— Пожалуйста… закройте сначала дверь, — попросил он.

Замка в ней не было, дверь закрывалась на шпингалет. К тому времени, когда Мари пересекла комнату, задвинула язычок шпингалета и обернулась, он разделся. На нем оставались только носки.

— Вам не холодно? — спросила она.

— Нет, — ответил Жюль. Его трясло, но то был не озноб, а дрожь предвкушения.

Мари вернулась к нему, снова принялась разглядывать его тело, дюйм за дюймом, отмечая каждую ранку, каждую царапинку и ничего не пропуская. Она будто собиралась залезть ему под кожу, дабы продолжить осмотр изнутри. Патенотр не напоминал Адониса, но тело было мускулистым, без единой жировой складки. От ее внимательных глаз не ускользнул физический признак ожидания наслаждений.

— Как вы меня узнали? — спросил он.

— Как всегда и как обычно, — ответила она из-за его спины. — По сигналам, объяснить которые нельзя, их нужно чувствовать.

— Это не ответ, но я вас понимаю. Мои инстинкты меня частенько подводят. В Ибервиле я неплохо заплатил одной шлюхе за то, чтобы хорошенько отхлестала меня кнутом, но в последний момент та заявила, что ей противно и она, как христианка, не может участвовать в недостойном деле, и убежала. Я испугался огласки и был вынужден уехать.

— Только по этой причине?

— Назовем ее главной.

Мари остановилась и легонько провела пальцем по кровавому рубцу, пересекавшему его живот чуть выше лобковой кости.

— И вот вы здесь, — произнесла она. — Опять рискуете. Что вам дает большее удовольствие — чувство боли или ощущение опасности?

— Вы не похожи на ту девку, — ответил он. — Думаю, вы меня не отвергнете.

— Но я тоже христианка. Вы так уверены, что заслуживаете меня?

— Нет, не уверен.

— Очень хорошо, — еле слышно произнесла она, и лицо ее снова стало серьезным. — Вы не хотели бы очиститься? — спросила она. — Стать чистым по-настоящему, впервые в жизни? Таким чистым, каким никогда прежде не были? Могу вам в этом помочь. На колени!

Вначале Жюль опешил, но спустя несколько минут, когда до него дошел смысл ее слов, повиновался. Она подошла к матрасу, повернулась спиной к Патенотру и одним быстрым, плавным движением скинула платье, открыв его взору свое безупречное, прекрасное тело. Он увидел длинные стройные ноги, плавные линии бедер и плеч. Женщина напоминала древнюю статую красавицы, выточенную из белоснежного мрамора. Однако разделась она не для придания своим действиям эротичности, того требовала ее предстоящая работа.

Мари повернулась к нему. Ее алебастровое тело будто все засветилось. Жюль не сводил глаз с ее тугой груди, изумительной, как у Венеры. В теле ее не было ни единого изъяна. От страсти у него перехватило дыхание. Он напрягся.

— А теперь я скажу вам самое главное, — произнесла Мари. — И вы постарайтесь меня понять. Следующий час отделит вас ото всех. Не исключено, даже вырвет вас из времени. Навсегда. Можете уйти, пока не поздно.

— Нет, — ответил он едва слышным шепотом.

— Ну что ж. — Она посмотрела ему в глаза, затем быстро отвернулась и подняла с пола какую-то вещь, лежавшую за матрасом.

— Так вы желали почувствовать мой поцелуй? — спросила она. — Отлично. Так поцелуйте же вот это.

Быстрым шагом через всю комнату актриса направилась к нему.

Себастьян изумился, увидев Сэйерса, вернувшегося после парикмахера и бани преображенным. Экс-боксер посвежел, кожа лица порозовела. Внешний вид не портила даже короткая стрижка, тем более что с этим-то ничего нельзя было поделать. Умело подбритые бакенбарды придавали благообразности. Себастьян подумал, что, когда волосы у Сэйерса немного отрастут, он окончательно превратится в человека.

Лицо боксера потеряло одутловатость, а ссадины на руках почти зажили. Себастьян вспомнил, как выглядел Сэйерс в шатре, когда он впервые за много лет столкнулся с ним. Там сидел алкоголик с мутным взглядом. Он не был пьян, но производил впечатление горького пропойцы.

Сейчас перед ним стоял абсолютно другой человек. Глаза его прояснились, руки перестали дрожать, исчезла шаркающая походка. С тех пор как он появился в доме Себастьяна, Сэйерс ни разу не притронулся к спиртному, и даже если испытывал тягу к нему, то никак ее не выказывал. Себастьяну показалось, что он видит перед собой прежнего Тома Сэйерса, возродившегося, поставившего перед собой новые цели и готового добиваться их.