Антон Чиж - Безжалостный Орфей

— Что посыльный?

— Сел в пролетку, такой довольный, поехал сами знаете куда…

— Узнали его?

— Тот самый. Когда к «Неметти» ходил, толкнул меня. Хотел ему ответить как полагается, но на службе нельзя. — Коля решительно вытер нос.

— Гривцов, вы справились отлично, — сказал Родион и обратился к Лебедеву, за которым держались городовые: — Ждите здесь. Если что… Сами знаете.

Он быстро поднялся по лестнице.

Коля направился следом, но его дернули за шкирку.

— Сказано здесь, значит, здесь, — пояснил Лебедев, встряхивая юного чиновника, как котенка. — Терпение, коллега — добродетель сыщика.

Николя не ответил, только надулся ужасно. И пальто одернул.

— Нам приказано ждать развязки этой драмы. Вот и ждите.

* * *

Чиновник занят важными бумагами. Не сразу замечает посетителя.

Посетитель садится перед ним.

Ванзаров. Ничего, что без приглашения?

Чиновник. Какие могут быть приглашения! Всегда вам рады…

Ванзаров. Какой роскошный букет у вас. От Ремпена! Кто же так балует?

Чиновник. Да так, друзья.

Ванзаров. Не догадываетесь, кто прислал?

Чиновник. Есть несколько предположений.

Ванзаров. Позвольте, угадаю.

Чиновник. Неужели? Очень интересно.

Ванзаров. Букет от четырех барышень — Ольги Кербель, Марии Саблиной, Зинаиды Лукиной и Юлии Прокофьевой. Сами они не смогли, так я от их имени прислал. Вам понравилось?

Чиновник. Не понимаю, о чем вы.

Ванзаров. Могли бы поиграть в «кошки-мышки», но я предлагаю пари. Если скажу, что лежит у вас в левом кармане сюртука, не станете запираться. Ваша пьеса и так подошла к финалу.

Чиновник молчит. Молчит Ванзаров. Пауза затягивается.

* * *

У Сокольской было привольно. Столики тосковали по гостям. Обслуживал один официант. Перед Колей громоздилась вазочка пирожных и чашка шоколада. Родион взял и себе обжигающий напиток, который веселит душу слякотным февралем. За неимением водки Лебедев согласился на ликер.

— Все равно не понимаю, как вы его раскусили, — сказал он, поигрывая опасной сигаркой.

— Начнем с простого, — ответил Родион. — Как их заставляли нюхать хлороформ.

— Ничего себе, простенький вопросик!

— Да уж, — согласился Коля, расправляясь с пирожным.

— Восстановим ход событий, — продолжил Ванзаров. — Рано утром раздается звонок, барышня получает роскошный букет. Не спрашивает от кого — и так ясно. Она, безусловно, счастлива. Какая женщина откажется от букета от Ремпена.

— От любого они не откажутся, — вставил Аполлон Григорьевич. — Я их натуру знаю. Пардон…

— Она в прекрасном настроении. Не проходит и десяти минут, как новый звонок. На пороге приятный господин, который представляется куафером. Он говорит, что его специально заказал господин или Основин, или Милягин, или Дудников. Барышня, конечно, польщена. Ее любимый сегодня в ударе. Мало цветов, так еще такой подарок — личный парикмахер. Барышня приглашает гостя войти. Садится на стул или диванчик, на нее накидывают простыню, что закрывает до самых пят, завязывают вокруг шеи. Господин предлагает ароматический компресс для лица. Монфлери после бритья предлагал горячее полотенце. Это так приятно. Барышни знают, что не каждый парикмахер проник в тонкости обхождения с женской кожей, и с радостью соглашаются. Им дают толстое полотенце, пропитанное…

— Хлороформом! — не выдержал Лебедев. — Вот же идиотизм!

— Наоборот: придумано умно и просто, — поправил Родион. — Барышни сами держат у лица полотенце, вдыхают, им хорошо, они засыпают. Остается только доливать хлороформ до полной остановки сердца и дыхания. Пока же господин парикмахер занят делом: отрезает шнур, освобождает крюк. Когда барышня затихает, он приступает к главному. Щипцы на спиртовке разогреты, и он аккуратно выпрямляет ее завитушки. Разглаживает волосы, делая их совершенно прямыми. Помните, говорил, что у Саблиной лицо было закрыто?

Лебедев кивнул.

— Дальше все просто. На шею накидывают петлю из шнура, волокут и подвешивают на крюк. После чего этот господин устраивается напротив и смотрит.

Коля даже жевать перестал:

— Но как догадались?

— Это не догадка, Николя, это выводы, — ответил Родион. — У всех барышень были кудряшки. Их находили с прямыми волосами. Парикмахеры считали, что волосы просто расчесаны. На самом деле это и была прическа. Свободная домашняя прическа.

— Ничего не понял, — заявил Лебедев. — Где факты?

— На полу я нашел опавшие волоски. Почему они упали, когда вешали аккуратно? Потому что их причесывали, наводили окончательный блеск. На диване и креслах были странные ожоги, я долго не мог понять от чего. Но когда увидел щипцы для завивки, все стало ясно. Щипцы применяли в обратном направлении: чтобы сделать волосы прямыми. Это было очень важно.

— Допустим. А с чего решили, что им накидывали большую простыню?

— Помните, что у Юлии Прокофьевой было мало крови? Это самое простое объяснение. Все брызги упали на простыню. Она же предохранила убийцу от ее ногтей. Сам пробовал выбраться из парикмахерской упаковки — ничего не получается. Барахтаешься, как рыба в сетях. Прокофьева узнала запах хлороформа, испугалась и попыталась спастись. Она начала сопротивляться. И разрушила весь ритуал. Господин пришел в бешенство, стал бить ее по лицу тем, что под руку попало. Щипцами.

— С Прокофьевой ясно, — сказал Лебедев. — Но почему их надо было так сложно убивать? Зачем усыплять и вешать?

— Это было самое трудное. — Родион отпил остывающий шоколад. — Я не мог найти четкой причины, пока не наткнулся на это…

На стол легла фотография 1875 года.

— Кто это? — спросил Коля.

— Главная причина четырех смертей. Напомните, Аполлон Григорьевич, что случилось в семействе Монфлери.

— Мне старик-швейцар, что у нас в департаменте сидит, рассказал, — пояснил Лебедев. — Оказывается, те времена хорошо помнит… Так вот. Господин Монфлери застукал свою жену с любовником. И так ему это не понравилось, что выхватил жену из постели еще спящей и потащил вешать в гостиную. Так ему стало обидно. Повесил на картинном крюке. Но как увидел дело рук своих, еще больше расстроился и отравился. Судить было некого, детей отдали родственникам. Любовника не нашли.

— Почти уверен: ныне милый старичок Жос, — подсказал Родион.

— Все, что помнил наш швейцар.

— Нет, не все. Страсть госпожи Монфлери, в девичестве Хеленская, через столько лет аукнулась.

— Хотите сказать, что это месть?

— Не месть, а незаживающая рана, которую пытались лечить, — сказал Ванзаров. — Нашему герою в 1875 году было четыре годика. Висящая мать, с распущенными волосами, словно заснувшая, врезалась в память. Все четыре раза он повторял ритуал: дарил жертве цветы, самый лучший букет, как знак уважения и признательности, после чего усыплял их, выпрямлял волосы и вешал на крюк. Он смотрел на жертву, и боль отпускала. До следующего раза. Быть может, испытывал своеобразное, ни с чем не сравнимое удовольствие.