Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

— Это не выражается, это чувствуется.

— Благодарю, Павел Павлович, за наблюдательность. Мне было необходимо проверить свои впечатления. По поводу остального, схожу одно. Я благословляю тот день, когда соблазнила тебя. С него началась моя новая жизнь.

— Что-то у меня в последнее время с памятью плохо, — пожаловался Павел, — Соблазняла — это как?

— Ах, ты, негодный развратник, — Надин закинула ногу на колено мужа и, прикрывая безобразие, расправила подол платья. Матвеев одной рукой дернул рычаг, поднимая кожаный верх экипажа; другой привлек к себе жену. Путаясь в оборках нижней юбки, погладил нежное бедро.

— Вам пора, сударь, — обрывая горячий поцелуй, выдохнула Надин. — Вас ждут на заводе.

— К черту завод, — взъерошенный взбудораженный Матвеев желал продолжения. — Давай завалимся в номера и предадимся грязному разврату.

— Часа нам хватит? — тот час согласилась Надин. И сама решила, — хватит.

— В гостиницу, — приказал Павел извозчику.

Ударили звонким цокотом по мостовой копыта, зашуршали резиновые ободья колес. Коляска понеслась.

Через три часа из глубин другого экипажа, в другом — собранном и сосредоточенном настроении, Надин наблюдала, как кружковцы после занятий расходятся по домам. Чтобы осуществить следующий этап операции следовало определиться с ключевой фигурой.

Выбор был невелик. Федор Прядов? Дерганная походка, понурая спина, растерянная физиономия, подобострастное восхищение, с которым юноша взирал на свою богиню Инессу-Ирину делали кандидатуру малопригодной для разработки. Не подходила для тактических нужд и сама красавица-брюнетка. Сложный график отношений с четырьмя мужчинами не способствовал свободе маневра. После недолгих размышлений Надин остановила свой выбор на кандидатуре одного из руководителей кружка — Георгии Лаврентьевиче Семенове. В отличие от второго «гуру» — не молодого и нервозного Всеволода Аполлоновича Скрижальского — он производил впечатление человека, с которым не сложно завязать знакомство.

Семенову было лет тридцать пять-сорок, он любил пиво и пешие прогулки в городском парке. Там его и взяли в оборот.

На одной из аллей к Георгию бросилась молоденькая барышня.

— Сударь, простите, не могли бы вы мне помочь. Пожалуйста.

Хорошенькое личико было мокрым от слез.

— Чем могу? — галантно осведомился Семенов, окидывая девушку оценивающим взглядом. Губки розовые бантиком. Тонкая талия, аппетитные бедрышки, грудки взволнованно колышутся. Хороша!

— У моей собачки Липочки ….такое состояние…ну вы понимаете… — барышня густо покраснела, — она удрала на пустырь, и там бездомные псы мучают ее….

Семенов крякнул: «я бы тебя тоже помучил, как Липочку», но делать нечего — пошел выручать псину. Барышня потрусила следом.

— Они ее ведь не убьют, правда? — спросила с придыханием.

— Конечно, мадемуазель.

На подходе к пустырю, за будущий подвиг герою было обещано свидание.

— Только бы Липочка не пострадала.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке.

Так и получилось. За пару метров до конца аллеи, за которой начинался пустырь, из кустов с истошным лаем выскочила кудлатая болонка и с разбегу прыгнула барышне на руки, жалобно скулежом, подтверждая выпавшие на ее сучью долю испытания.

— Девочка моя, Липочка, Липулечка, — барышня стала целовать лохматую мордашку.

Семенов тактично отвел глаза. В поцелуях было столько страсти, что мысли о свидании невольно приняли фривольное направление.

— Ах, какая же ты хорошенькая, — Георгий погладил собачку. Раз и еще раз. И еще. Под рукой изгибалась твердая линия позвоночника, дрожало сердце. Рядом в волне вздохов-выдохов, колыхался шелк на пышном девичьем бюсте. При должном воображении не трубно было представить, что гладить приходится не мохнатую моську, а нежную грудь. И что страсти пережитые собачкой не чужды ее хозяйке.

Настойчивость мужского жеста привела барышню в смятение, она сконфузилась и пролепетала:

— Спасибо. Вы такой смелый, такой отважный, без вас я бы не знала что делать.

Не в пример юной наивной дурочке Семенов знал, что надо делать, поэтому наклонился и поцеловал пухлые губы. И тут же рухнул под стремительным порывом чего-то темного и тяжелого. Мгновение спустя Георгий сообразил, что лежит на земле, под ним барахтается поверженная барышня, а сверху на них двоих навалился мужчина. Еще через мгновение лицо Георгия оказалось прижато к земле, и сквозь грохот взрыва донесся приказ «Лежать».

Грохот оборвался тишиной. Посыпались мелкие комья земли, оторванные ветки. Истерично взвизгнула собачонка.

— А-а-а… — девушка вывернулась из-под Семенова и, подхватив собаку с криком умчалась в глубь парка. Мужчина приподнялся, сел, потряс головой, выругался.

— Извините, — сказал излишне громко.

— Какое, к черту, извините, — взвился в праведном гневе Георгий. — Ты, что козел, рехнулся совсем?!

— Простите, я проверял динамит.

Издалека раздались трели свистков, городовые звали подмогу.

— Извините, мне надо бежать, — прихрамывая, мужчина медленно заковылял по аллее. — И вам советую поторопиться, если не желаете оказаться в полиции.

Семенов вскочил, ругнулся в сердцах, костюм был весь в пыли. Припустил вдогонку за горе-сапером.

На следующий день он пригласил нового знакомого, Петра Травкина, в гости. После вчерашних возлияний в пивной требовалось похмелиться.

— Зачем тебе террор? — спросил Георгий.

— Зачем мне террор? Мне террор не нужен, — сделав наивные глаза, Травкин удивился.

Семенов пожал плечами:

– Накануне ты признался, что готовишь покушение и просил меня литературу по взрывному делу. Рассказывал, как ненавидишь и презираешь богачей. Говорил, что готовишь акт, спрашивал мое мнение: кого конкретно надо уничтожить для пользы дела.

— Я? — Травкин изумленно захлопал ресницами.

— Ты!

Мужчины обменялись прямыми пронзительными взглядами.

Семенов презрительно фыркнул:

— Боишься? Не доверяешь?

— Чего мне бояться? — Петр сделал простецкое лицо. — Я человек законопослушный. Репортер. Уголовной хроникой занимаюсь. Я даже не понимаю, о чем ты толкуешь.

— Не лукавь!

Только спустя три вечера дело дошло до откровенных разговоров:

— Для меня террор — это все, — пылая глазами, признался Петр. — Для меня революция — это террор и еще раз террор. Каждый честный человек должен убить одного подлеца и на земле наступит светлый мир и счастье.

— Но убийство — грех, — возразил Георгий.

— Да, — кивнул понурой головой Петр. — Грех. Но это грех во имя великой идеи. Для себя этот вопрос я решил так: раз совесть велит — убью, но погибну. И так искуплю то, что попрал завет Божий.