Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

— Слава Богу.

— Чем дальше займемся? — неуемный Травкин снова рвался в бой.

— Дальше, Петенька, займемся следующим, — Надин рассказала про овраг, веревку на дне и странное соседство, в котором пребывали любовники Ирины-Инессы: кондитер Олег Евгеньевич Пушкарь и обыватель Фрол Васильевич Храпин.

Петр почесал макушку.

— Кого же они умыслили грабить? Не кондитера, надеюсь?

Надин отрицательно покачала головой:

— На мелочи они не размениваются. Зачем? На Монастырской много серьезных заведений.

— Да, уж, хватает.

— Мы с Ваней решили, что акцию планируют на ближайшие вторник, среду или четверг, под вечер.

Петр изумленно заморгал глазами.

— Откуда такая точность?

— Суди сам, — разгорячилась Надин, — вечером банковая карета объезжает крупные конторы и собирает выручку. Стало быть, со временем определились. В отношении дня я рассудила так: наша барышня принимает любовников по строго графику. Понедельник и пятница — Лаубе. Вторник и четверг — Пушкарь. Среда и суббота — Храпин. Лаубе исключаем, он статья особая, стало быть, понедельник и пятница отпадают. В субботу банки не работают с инкассаторами. Остаются вторник, среда, пятница. Если предположение наше относительно Монастырской верно, то грабеж произойдет в «дежурство» Пушкаря, то есть во вторник или пятницу.

— Логично, — кивнул Травкин.

— Проблема в одном, — пожаловалась Надин. — Я не могу решить надо ли препятствовать преступлению. С одной стороны: не хочется быть предательницей по отношению к бывшим товарищам. С другой, жаль людей. Ты же видел, террористы не церемонятся, стреляют, бросают бомбы, не жалеют ни случайных прохожих, ни охрану.

Травкин вдруг сорвался на крик:

— Как вы смеете колебаться? Как можете выбирать? Ваш террор — грязь и низость. Бомбисты — жалкие уроды, рабы идей и чужих мнений. Идеи можно обезвредить только идеями, сказал Бальзак. Но не кровью невинных жертв. Даже кровь виновных не способна вылечить общество. Да, стране нужна свобода и конституция, но убитым свобода и конституция ни к чему. В гробу, в сырой земле демократия без надобности.

Надин поморщилась:

— Павел Павлович того же мнения.

— Значит, мы остановим преступников, — решил Петр. — И я уже знаю как. Есть у меня знакомый пристав. Потолкую-ка я с ним.

Пристав Уточкин Фрол Григорьевич — немолод и хитер. Потому, слушая репортера, лишь хитро щурился. Врет Петька. Сочиняет. И водки не жалеет. Наливает стопку за стопкой до краев. И закуску подсовывает. И приговаривает ласково: угощайтесь, любезнейший. И улыбается приторно. Фрол Григорьевич пьет, закусывает, слушает хитрые речи и терпеливо ждет. Раз Петруха поляну накрыл, раз стелется да юлит, значит, надо ему что-то выведать, узнать, разнюхать, разведать. Петька шагу не ступит просто так. Все с расчетом да вывертом. За каждую выпитую рюмку, за каждый кусок съеденный, за каждую ассигнацию «подаренную детишкам на молочишко» требует Петька информацию. Когда очередной воровской притон брать будете? Где «малины» расположены? Сколько стоит подложный паспорт? Нынче репортер заинтересовался грабежами.

— Как предотвратить преступление? — спросил с наивной рожей.

— Ни как, — ответил Фрол Григорьевич. — Никто никогда низнает когда и где произойдет налет.

А, кабы знали, тот час последовал новый вопрос. Засаду бы организовали, лениво сообщил пристав. И что засада, Петька опять щедрой рукой наполнил рюмку, может остановить преступление? Как когда, глубокомысленно заметил Уточкин.

Ну, а если, Травкин мечтательно закатил глаза, у некого полицианта появилась бы возможность прославиться. Может быть даже медаль получить. И заодно с купцов-торгашей благодарность поиметь. Как тогда?

— Ты, говори да не забывайся! — рассердился Уточкин. — Какая еще медаль и благодарность?

Петр подался вперед:

— Верный человечек шепнул: будет дело. И ты, Фрол Григорьевич, с того дела можешь отличиться. Мне известно, почти доподлинно, где и когда будет совершено ограбление.

Уточкин кусок селедки на вилку поддевая, брови вопросительно поднял:

— Отличиться, если без риска, всегда можно. А лезть на рожон — ищи другого дурака.

— Мне дураки ни к чему. Мне ты, Фрол Григорьевич, умный да хитрый, нужен.

— Зачем? — сурово полюбопытствовал пристав.

— Чтобы людей невинных от смерти уберечь и копейку-другую в карман положить.

— Какую еще копейку?

— Ты ведь поделишься с бедным репортером, тем, что купцы за охрану капиталов отвалят?

— Поборами предлагаешь заняться? — хмыкнул Уточкин.

— Мне, Фрол Григорьевич, без разницы, кто купит мою информацию. Мне главное репортаж написать и гешефт сделать. Не захочешь платить, другой найдется. Хоть бы дружбан твой, Маськин.

— Я разве отказываюсь? — пошел на попятный полицейский.

— А разве соглашаешься? — нажал Травкин.

— Сколько же ты, шельма, желаешь?

— А во сколько, вы, господин пристав, оцените бомбовое нападение?

— Где? — уточнил Уточкин.

— На Монастырской?

Уточкин задумался. Монастырская — улица богатая. Дорогого стоит.

В ближайший вторник Петр заглянул в кондитерскую Пушкаря. Заказал шашку кофе и эклеры. Устроился в углу, у окна, затеялся строчить описание будущего места событий.

Хлопнула дверь, звякнул колокольчик, пожаловала компания гимназисток. За девчонками явились две пожилые дамы. Затем высокий господин в пенсне и старуха с внучкой. Наконец, в черном с алой отделкой, платье возникла Инесса. Петр наклонил голову пониже. Брюнеточка мазанула безразличным взглядом по публике в зале, отвернулась. Хороша, чертовка, невольно восхитился Травкин. Высокая грудь, стянутая корсетом, в трепетной волне вздохов-выдохов. Глаза с поволокой. Черные пышные волосы подняты в высокую прическу. Матовое лицо. Губы бутоном. Ладошки маленькие и белые. И ножки — загляденье.

Лысый пожилой Пушкарь с маленькими глазками и приличных размеров брюхом, обслуживая очередного клиента, поглядывал на красавицу-любовницу, покрывался красными пятнами, облизывал губы, предвкушал. Наконец, освободившись, торопливо направился в подобное помещение. Инесса, шурша юбками, поспешила вслед. За прилавок встала некрасивая барышня в сером платье.

— Простите, мадемуазель, — обратился к ней господин в пенсне. — Кажется, месяца три назад я заказывал пирожные птифур. Исключительное лакомство. Нельзя ли попросить пару штук?

— А на витрине они есть? — растерялась девушка.

— Вы разве сами не видите?

Под стеклом в разноцветье кремовых изысков красовалась полусотня всевозможных пирожных.

— Я здесь недавно и еще плохо разбираюсь в ассортименте.

— Может быть, кто-нибудь из коллег вам поможет?