Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

— Спасибо, Петенька, и прощай.

— Что?! — взревел Травкин. — Спасибо?! Прощай?! Ты никуда не пойдешь! Никогда не погибнешь! Ничего не сделаешь без моего согласия и позволения! Ты моя! Об остальном — забудь!

Рокот восклицательных знаков споткнулся о ледяное спокойствие.

— Пойду. Сделаю. Погибну. Я должна.

Петр вскипел:

— Если ты меня любишь, то должна только мне. Мне, нашему счастью, нашим будущим детям. Иначе, ты врешь и не любишь. Иначе, слова твои — низкая издевка и подлость.

Таня возразила:

— Есть вещи выше личного счастья. Свобода, равенство, братство. Есть высший долг — долг перед Отчизной и народом.

— Нет, — взвился Петр. — Ничего этого нет. Есть ты и я. Больше на всем свете нет ничего. Позже появятся наши дети и станут важнее нас. До того, только ты и я. Я и ты. И ничего больше. Поняла?

Поняла, не поняла, значения не имело. Возражения утонули в поцелуях.

Петр с голодной страстью впился Тане в губы. Он словно пытался выпить ее дыхание до дна, до последней капли вместе с шальными идеями и бредовыми замыслами. Теряя голову от вкуса губ, от близости и податливых нежных изгибов, он шарил здоровенными ладонями по гладкому шелку блузки, пробирался к голой нежной коже. Пользуясь темнотой и отсутствием прохожих, целовал грудь, плечи, шею. Он готов был растерзать эту девочку, разорвать на мельчайшие кусочки, на крохотные малюсенькие Танечки. Он хотел ее, желал, жаждал. Но…

— Не надо, — прошептала Таня, пресекая его смелость. — Мне неловко. У меня все в первый раз.

Иго— го— го…чуть не заржал по лошадиному Петр. От нового восторга, от переполнявшего сердце неудержимого бурного восторга, хотелось брыкать ногами и орать истошным ором. Ясноокая, умненькая, славненькая, была чистой и целомудренной. Ее не касалась рука мужчины. Ему судилось быть ее первым. И единственным, не сомневался Петр.

— Таня…Танечка…

Как прекрасно мир умещался в ее имя. Какой чудесной музыкой звучал. Какой нежностью полнился.

— Танечка…

— Танюшенька…

— Петя…

Еще один мир равнялся имени. И звучал еще чудеснее. И трепетал от нежности.

— Мне пора домой…

— Да, да…Еще немного…

Снова поцелуи. Блузка расстегнута. В голове от вожделения пожар. И поперек желания приказ: нельзя, не спеши, терпи, сумасшедший. И, словно мороженое на солнце, тающая в мужской страсти девичья воля.

— Пойдем ко мне. У меня никого нет. Я живу одна, — сияют шальным колдовским блеском глазищи, тянет тонкая рука, зовут горячие слова.

— Нет, — отказывается Петр мужественно. — Завтра утром мы повенчаемся и тогда…

Господи, несколько часов назад он был поборником свободы и независимости. Несколько часов назад он был почти атеистом. Сейчас рабски мечтал об узах и таинстве. Он думал: его любовь должна быть законной и священной. Его любви положено золотое обручальное кольцо и клятва перед алтарем. И фата, символизирующая чистоту и непорочность. И белая чистая постель. И радостные глаза мамы и сестер. И смешное «горько» и сладкое предвкушение.

— Нет, моя хорошая, — отказался Петр. — Нет.

Ласковые губы щекочут ему шею, нежные ладошки гладят плечи, вплотную, грудь в грудь, вдох в вдох, мягкое льнущее требующее.

— Петя…

— Нет, нет.

Девочка проснулась. Своей страстью он разбудил в девочке желание, растревожил женскую суть. То ли еще будет, обещает себе и Тане Петр. То ли еще будет.

— И забудь о терроре. Я — твой долг. Я твоя свобода, равенство и братство. Я и только я. Поняла?

Проснувшаяся, разбуженная, растревоженная, от того слабая и подчиненная, новым тоном Таня шепчет.

— Поняла. Ты — моя свобода, равенство и братство. Ты и только ты.

Прошлым летом пароход, на котором путешествовали Танины родители напоролся на мель, треснул и раскололся на две части. Все пассажиры погибли. Едва оправившись от шока, Таня с бабушкой узнали, что денег нет. Банк, в котором хранились семейные сбережения, лопнул. Жить не на что. Надо было решать, что делать: продавать вещи, брать на постой квартирантов или идти работать. Как девушка современная, и эмансипированная, Таня выбрала третий вариант и устроилась конторщицей в крупную торговую компанию.

— Восемнадцать лет? — переспросил управляющий, сокрушенно качая головой. — Совсем юная барышня.

На этом отеческая забота закончилась, и начались охотничьи забавы. Начальник зазывал Таню в кабинет, распускал руки, предлагал подарки. Через месяц он заявил: либо Таня становится его любовницей, либо может быть свободна. Похожим образом повел себя и новый шеф. За Таню некому было вступиться, у нее не было отца, брата, мужа. Она казалась легкой добычей. И, вероятно, в конце концов, стала бы ею, если бы бабушка не слегла.

Понадобился постоянный уход, Таня уволилась, нашла частные уроки. Мокрые ботинки, наглые хозяйские руки в темных прихожих, запах лекарств и скорой смерти в квартире. Будущее представлялось чередой серых угрюмых дней, без перспективы, цели, смысла. Что меня ждет впереди, думала Таня? Похороны, одиночество, следующие гнусные предложения, замужество? Скука смертная. Не лучше ли уйти из жизни, громко хлопнув напоследок дверью?

Похоронив три недели назад единственного близкого человека, она согласилась принять участие в террористическом акте.

Семенов сказал:

– Вы слишком высоки для плоской реальности. Ваше предназначение подвиг.

Пока в плоской реальности была бабушка, Таня не имела права на смерть. Когда бабушка ушла, причин мириться с убогой жизнью, не осталось. Нельзя ведь считать весомой причиной чувство к человеку, который не обращает на тебя внимание?

Нельзя, конечно. Потому, коль завтра в смерть, сегодня, облегчая душу, с губ сорвалось признание. Затем нежданно-негаданно свершилась эта ночь, полная нежности и вышло указание: «Забудь о терроре. Я — твой долг. Я твоя свобода, равенство и братство. Я и только я. Поняла?» Поняла. Ночь истаяла в предрассветной дымке, унесла с собой обреченность и боль. Утро Таня встречала уже не в ожидании смерти, а в преддверии свадьбы.

Травкин появился дома на рассвете и сразу разбудил мать.

— Мамочка, я женюсь.

Женщина удивленно воззрилась на сына. Уходил туча-тучей, вернулся как розовое сияющее облачко.

— Мамочка, она такая….такая…

Если слов не хватает, значит, хорошая.

— Ее Таней зовут.

— Чудесное имя. Только где ж ты ее нашел?

Петр чуть не ответил: в революционном кружке, но вовремя спохватился. Матери это знать не зачем.

— Нашел, это главное.

— Ложись спать, жених. Утро вечера мудренее.

Однако сон не шел. Сердце ела тревога: «Вдруг пока я сплю, Таня убежит в свой проклятый террор? Вдруг уведут ее злые люди?»

На ходу застегивая рубаху, бросился Петр к Таниному дому. Пристал к дворнику: