Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

— Я должен подумать над вашими словами. Давайте встретимся через несколько дней.

Петр — сама вежливость.

— Как угодно.

Не прощаясь, гость направился в коридор. Взял шляпу, переступил порог.

— Я редко ошибаюсь в людях. Вы показались мне нахалом и только. Вот уж, не предполагал, что за вами стоят такие серьезные силы.

Петр, молча, пожал плечами, каждый волен думать о другом, что пожелает.

Хлопнула дверь, Петр вздохнул с облегчением, повернулся к Тане, уперся в испуганный взгляд.

— Это правда? Ты связан с уголовным миром? — Жены, даже начинающие, всегда слышат, о чем за закрытой дверью толкуют их мужья. Удивительный дар.

— Стыдно, сударыня, подслушивать, — укорил Травкин.

— Это правда?

— Нет.

— Но… — изумление в любимых глазках достигло предела.

— Туся…Тусенька, котик, лапочка… Я Семенову наврал с три короба. Если он не успокоится моей версией с уголовниками, я приплету контрразведку или что-нибудь похлестче.

— Честно? — на лице Тани дрогнуло сомнение.

— Ну, конечно. Не беспокойся и верь мне. Хорошо?

— Хорошо.

Господи, как хорошо… Таня хохочет. Ей хорошо на руках мужа. Хорошо в его объятиях. Хорошо, замечательно, отлично. Не думает она больше, что жить страшно и не зачем. Не думает о смерти. Полнится каждая клеточка желанием жить, любить, радоваться. Трепещет сердце от нежности. Нутро женское томится от страсти.

— Петенька, Петенька… — стонет Таня. — Я тебя так люблю.

А ведь не скажи она заветные слова, не откройся, не послушайся милого, не смеялась бы сейчас, не радовалась бы. Не жила. Разорванная на мелкие кусочки динамитным снарядом витала бы жизнь ее молодая, тенью неприкаянной под сводами столичного судебного зала. Уже и билет лежал в кармане, и страха в душе не было, и счета с жизнью были сведены. И только любовь не отпустила Таню в смерть. Не хотелось любви в смерть, не хотелось ей, безответной, умирать. Хотелось в счастье, во взаимность. Потому, не слушая доводов рассудка, заставила любовь Таню признаться. Дальше пошло поехало, докатилось до спаленки. До белых скомканных в любовной суете простыней. До стонов сладких. До скрипа зубовного.

Семенов скрипел зубами от злости, давился словами Травкина.

— Ну, что, господин Семенов, вы решили? — новая встреча началась с прежнего раздражения.

— Мы не нуждаемся ни в чьей помощи, — Георгий Лаврентьевич упрямо вскинул подбородок.

— Очень жаль, — пригорюнился Травкин. — Но ничего не попишешь. Хозяин — барин. Вот только дело одно уладим и разойдемся восвояси, — Петр намеренно затянул многозначительную паузу.

— Какое еще дело?

— Ваш налет на страховую контору и неудавшийся экс на Монастырской помешали нескольким серьезным операциям. Мои доверители — люди деловые и не любят когда посторонние нарушают их планы. Потому извольте уплатить штраф в размере десяти тысяч рублей и впредь не устраивать безобразия на чужой территории.

Пока изумленный Георгий Лаврентьевич искал достойный ответ, Петр напомнил: одна из курсисток, такая смазливая брюнеточка, являлась участницей обоих преступлений. Вполне возможно, что и руководители кружка причастны к ограблению.

— Это только предположение. У вас нет доказательств.

— Господи, — Петр поразился чужой наивности, — я же не в полицию пойду на вас доносить. Так скажу пару слов кое-кому, остальные сами все узнают. А разъяренной толпе, знаете ли, доказательства ни к чему. Осиротевшим родителям, детям, овдовевшим женам слов «ату, его» хватит за глаза, чтобы не оставить от вас живого места. Подумайте сами, из-за вас столько людей полегло, что родня, знакомые, друзья погибших разорвут вас в клочья. Поэтому не артачьтесь. Платите, сколько велено иначе пеняйте на себя.

— Вы блефуете!

— А вы проверьте!

— Вам меня не запугать!

— Да я на вас и ваши страхи плевать хотел. Еще одно слово и я сообщу куда следует о подпольной типографии в Пущем переулке (типография — результат бурной розыскной деятельности Вани и Витька).

— Партия не пойдет на поводу у уголовников, — гневным дискантом взвился Семенов, — не станет платить дань. Не дождетесь!

— Вас лично это уже не будет волновать. Мои доверители либеральничать не умеют, как и ваши боевики, предпочитают радикальные меры. Хотите совет, Георгий Лаврентьевич?

— Извольте, — буркнул Семенов.

— Заплатите десять тысяч, сверните активную работу и тихо-мирно занимайтесь пропагандой. Учите рабочих, просвещайте детвору, женщинам права разъясняйте. Не лезьте на рожон, если, конечно, жизнь дорога.

— Это шантаж!

Петр погладил сияющую грань хрустальной запонки:

— Это, Георгий Лаврентьевич, реальность. Увы, грустная для вас.

— Я не могу принять решение самостоятельно. Мне надо связаться с Центральным Комитетом, получить инструкции.

— Пожалуйста. С учетом выдвинутых требований вы совершенно свободны в течение недели. После десять тысяч рублей превратятся в двадцать.

— Но у меня нет таких денег, — возмутился Семенов. — А хоть и были бы, без позволения руководства я не имею права платить.

— Искренне жаль, — сказал Травкин, обрывая беседу. — Прощайте.

— Но…

— На кону ваша жизнь. Какие могут быть «но»?

— Я бы желал встретиться с людьми, которых вы представляете. Возможно, нам удастся найти некий компромисс.

— Вам не удастся найти компромисс и встречаться с вами никто не намерен. Так или иначе, придется довольствоваться моей персоной и выбирать между десятью тысячами и собственной безопасностью.

Петр насмешливо вежлив, в глазах искрится ирония.

— Не затягивайте с ответом, господин Семенов. Жизнь прекрасна, поверьте мне.

…Летняя ночь и пылкая страсть заполнили спальню. Затем, насытившись нежностью, страсть ушла, ночь осталась и тревожным беспокойством окутала сердце. Странно, думал Травкин, обнимая спящую Таню, почему, не связанные экономией и моральными принципами, эсеры отказались от реальной силы, способной довести до логического финала каждую акцию? Почему не хотят получить по-настоящему эффективный террор? Не потому ли, вызревал ответ, что результаты покушений предопределены заранее, еще до начала операции?

Петр застыл в напряжении. Как я могу судить о таких высоких материях, изумился вдруг. Я — студент-недоучка, парень с рабочей окраины, мне невдомек тысячи простых вещей. Как я могу понять сложности высокой политики? А как не понять очевидное? — возмутилось прагматичное начало. ЦК указывает Боевой Организации лицо, которое следует устранить. ЦК определяет время покушения, выбирает сценарий, снабжает деньгами, документами, динамитом. ЦК, невзирая на автономность Боевой Организации, держит последнюю на коротком поводке и не позволяет сделать шаг в сторону от утвержденной цели. Мало того, в процесс покушения вовлечены десятки людей. Элементарные правила конспирации не соблюдаются. Способ работы террорной группы не продуктивен, если не сказать откровенно — глуп. Поведение полиции не подается объяснению. Кажется, будто террористы следят за жертвой с ведома и попустительства власти.