Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

— Это не провокация.

— Ты уверена?

— Да и сумею убедить других.

— Зачем?

— Меня вынуждают к этому.

— Кто?

— Коллеги Люборецкого.

— Их цель?

— Твое публичное признание в сотрудничестве с Охранным отделением, отставка и полный отказ от политической деятельности. Если ты не подпишешь заявление добровольно, я вынуждена буду обратиться в ЦК. Если мое заявление проигнорируют, передам в газеты дневники Люборецкого и эту папку.

— Но тогда разразится скандал, партия будет дискредитирована.

— Поэтому будет лучше, если ты проявишь благоразумие и не станешь позорить партию.

— Я — позор? Не смеши меня. Я — гордость партии! Но как ты могла ввязаться в это гнусное дело? Как превратилась в марионетку охранки?

— Случилось то, что случилось. Ввязалась. Превратилась. Что с того? Разговор сейчас не обо мне.

— Понимаю. Ты сопротивлялась, как могла, но они взяли тебя за горло. Скажи, а почему ты не покончила собой? Почему предпочла предательство?!

— Ты забыл, что в случае моей смерти дневники Люборецкого тот час будут обнародованы?

— Но компромат на меня остался бы у охранки. Я знаю своих товарищей по партии. Никто бы не рискнул прийти ко мне и требовать отставки. Да я бы никого и слушать не стал. Пустил бы пулю в лоб, Иуде. И дело с концом!

— Убей меня, но этим ты не поможешь себе.

— Что ты сказала?!

— То, что слышал. Убей меня, этим ты не поможешь себе.

— Что ты заладила одно и то же? Или ты по-настоящему хочешь, чтобы я тебя убил?

— Да, пошел ты. Я тебе и в третий раз повторю: убей меня, этим ты не поможешь …

Конец фразы поглотил пушечный грохот распахнутой внезапно двери. Надин вздрогнула, обернулась, с ужасом уставилась на замершего у порога Матвеева. В руках мужа был пистолет, лицо дрожало от гнева.

«Опять он со своей ревностью…» — привычное раздражение сменилось страхом. — Господи, он убьет меня сейчас».

Но нет, Павла интересовал Ярмолюк. Грязно выругавшись, Матвеев в два шага подскочил к Генриху и со всего маху приложился кулаком в круглую физиономию руководителя БО. Ярмолюк кулем повалился на пол, инстинктивно скрутился в клубок, защищаясь от новых ударов, зажал голову руками. О сопротивлении он не помышлял. Павел на спор гнул в ладонях пятаки, рвал надвое подковы; сейчас, в ярости и ажитации, утратив самообладание, не соизмеряя сил, он избивал Генриха с какой-то изощренной жестокостью. Кованый каблук в очередной раз опустился на окровавленное лицо. Хрустнула переломанная кость. Генрих захрипел и выплюнул сгусток алой жижи.

— Паша, остановись, — прошептала Надин одеревеневшими губами. Ей было жутко. Ей казалось, что Павел набросится и на нее.

Устав работать кулаками и каблуками, Павел присел на корточки, достал из кармана обрывок толстого шпагата, обмотал его вокруг толстой шеи Ярмолюка и потянул концы бечевы в разные стороны. Глаза Генриха полезли из орбит, из распахнутого рта вырвалось беззвучное сипение.

— Ты, думаешь, ты ее поймал в ловушку? Нет, хрен моржовый, ты сам в капкане. Ты просчитался.

Голос и движения Матвеева были совершенно спокойны, будто он вел светскую беседу в нарядной гостиной, а не убивал человека.

— Если с головы Надин упадет хоть волосинка — ты, падла, труп. У меня достаточно денег и возможностей, чтобы защитить жену. Понял, ублюдок?

— Паша… — снова попыталась вмешаться Надин.

— Он понял, господин Матвеев, — в дверном проеме возник «юрист» в сопровождении своих невыразительных помощников. — Но, к сожалению, не может ответить. Он задыхается.

Павел, не слушая, душил Генриха.

— Мне плевать на тебя и твою партию. Если ты тронешь Надю, я тебя урою. Сам не смогу — найму свору головорезов. Живым тебе не быть. Понял?

— Генрих Францевич, не сочтите за труд, кивните, иначе этот сумасшедший убьет вас, — внес ясность «юрист». Ярмолюк истово дернул головой. — Видите, милейший, как порой бывает? Кажется все учтено, схвачено, договорено. А тут появляется возмущенная общественность и ломает планы.

— Павел, прекрати немедленно. Пусти его, — Надин шагнула к мужу.

— Стой, где стоишь и молчи, — приказал он.

— Но…

— Павел Павлович, оставьте его. Не заставляйте меня применять силу, — голос «юриста» стал строже.

— Ты меня хорошо понял? — Матвеев отпустил концы бечевки, дал Ярмолюку откашляться, затем ухватил левой рукой за шею, а правой стал отвешивать одну за другой звонкие затрещины. — Сними с Нади свою поганую установку. Немедленно сними!

Ярмолюк, багровый от удушья, прошептал чуть слышно:

— Не могу. Мне надо успокоиться.

— Успокоиться? — Простые слова привели Матвеева в ярость. Он матерно выругался и принялся за Ярмолюка снова. Несколько минут «юрист» с умилением взирал, как огромные кулаки Матвеева впечатываются в физиономию Ярмолюка, как болтается из стороны в сторону голова Генриха, как кровавая юшка фонтаном выскакивает из расквашенного носа эсеровского главаря. Наконец, вдоволь насладившись красочным зрелищем, полицейский эмиссар, велел помощникам усмирить разбуянившегося фабриканта. Мужики оттащили Матвеева в сторону, помогли Ярмолюку подняться.

— Сними с нее установку, гад, слышишь сними! — вырываясь из железных объятий полицейских, хрипло заорал Матвеев.

— Я все сделаю, — покорно пролепетал Генрих.

— А как вы, сударь, намерены проверить его слова? — полюбопытствовал «юрист».

— Ни как, — отмахнулся Павел. — Я свое слово сказал, пусть делает выводы. Пока жив.

— Тогда не смею задерживать, — «юрист» кивнул на двери. — Формальности мы уладим и без вас. Правда, Генрих Францевич?

Вечером в гостинице полицейский устроил Матвееву выволочку:

— Как же вы, сударь, попали в квартиру?

— Очень просто, — признался Павел. — Купил у консьержа дубликат ключа.

— Пардон. Это Швейцария, а не Россия. Тут дворники не торгуют хозяйскими ключами.

— Я сначала предложил тысячу франков, а затем пригрозил убить. Привратнику некуда было деваться, он согласился как миленький.

— Ну и методы у вас, — посетовал полицейский.

— Не хуже ваших.

— Но Ярмолюк мог вас застрелить! Он всегда вооружен и открывает огонь без предупреждения. То, что вы живы — просто чудо!

— Чудо — так чудо, — пожал плечами Матвеев. — Я поступил, как должно было поступить, и не думал о последствиях.

Самодеятельность фабриканта, очень не нравилась «юристу». Но конец — делу венец. Победителей не судят. Операция завершена. Признание о сотрудничестве с Охранным Отделением и обязательство никогда не заниматься политической деятельностью Ярмолюк подписал. О чем еще толковать? Подробности дела? К чему они вам, Павел Павлович? Впрочем, извольте: Генрих консультировался с ЦК почти пятнадцать часов. В результате ему была обещана полная амнистия и полмиллиона французских франков.