Ольга Сухаревская - Горе побеждённым

Собакин заиграл скулами:

- Сколько?

- Пятьдесят николаевских. И, за твой выход отсюда - столько же.

- Афиша не треснет? – взвился Клоун. – Это ты так рассудил вместо благодарности?

- Заткни хлебало, не в церкви. Не я к тебе пришёл, а ты ко мне, – отрезал Федя. – Пошли валета к своим – пусть принесёт мне рыжики, тогда разговор будет, – подвёл черту уголовник и поманил своих. – А мы гонца здесь ждать будем. В «святцы» игранём - время скоротаем.

- Ну, смотри, Федя, - попытался изменить ситуацию Собакин. – Может и тебе приведётся попросить меня забрать с морозца! Припомню я тебе эти рыжики, когда в колодках пердячим паром изойдёшь на руде и запросишься домой. Весь свой цветняк отдашь, чтобы я тебя сюда вернул, а я тогда посмеюся над тобой. Мой черёд будет базарить, кто к кому пришёл!

Федя засопел. Вокруг своего туза засопела кодла и заиграла кастетами да ножиками. Вообще-то, Рыжик был вор осторожный (потому и гулял так долго на свободе) и риска не любил. Он прикинул, что лучше решить это дело миром. И не столько он боялся обидеть этого Яшу Нерчинского (хотя кто знает, как житуха сложится?), сколько не хотел разозлить Лёнчика-Юшку. Этого авторитета он уважал и боялся. Недаром его Юшкой кличут. Кровь – дело серьёзное. В этой самой кровищи Лёнчик не по колени, а по саму репицу стоял. Дело-то, видно нешуточное, и люди собрались серьёзные – пусть сами разбираются. Свои рыжики он в другом месте без шума надыбает.

Федя цыкнул на своих и, растягивая рот в кривой ухмылке, сказал:

- Ладно, чего ты зас…л? Шучу я. Но за дядю мне причитается.

- Само собой, – повеселел Собакин. – Ты устроишь мне с ним встречу в ажуре, а я тебе там же отсчитаю пять червонцев.

- Значит так, – решил Рыжик, – посылай свою расписную хохлому за «николашками», а я своего человека за дядей, – и широко улыбнулся фиксами. - Он моего ответа дожидается, а я всё медлил, и выходит - не зря.

Собакин вытащил из-за голенища клочок бумаги с огрызком карандаша, быстро чиркнул записку Канделяброву и отдал её валету, объяснив как найти того, кто даст деньги. Ошалевший от такого поворота событий, Расписной только моргал глазами.

- Сейчас часа четыре утра. Значит, к двенадцати, когда с площади уйдут шабашники, подгребай в «Сибирь», - учил валета Рыжик. - Не тяни: дядя ждать не будет – он здеся бывать опасается.

Несколько часов Собакин резался с ворьём в карты, пил мерзкую водку и проиграл Феде два рубля с мелочью.

Тот потеплел и разговорился.

- Этот барбос вышел на меня через знакомого барыгу, на Птичке.

- На Трубной?

- Ну. Бубнил, что есть хороший клей на Пречистенке. Дескать, зайдёте, как к себе. На первом этаже - никого. Наверх не суйтесь – там хозяйка. Ей чтой-то подольют, чтобы лучше сны смотрела. Говорил, что внизу - добра столько, что не унести. Дяде нужно будет сразу свинтить и вынести гайку, у которой камушек с червоточиной внутри, и мы - квиты.

- Где лежит это кольцо? Ну, гайка?

- Без понятия.

- А как он выглядит, этот твой дядя?

- Не фартовый, точно. Такие только по Тверской гуляют.

- А лет ему сколько? Какой масти? – настырничал Яша.

- Отдзынь, достал. Придёт – сам увидишь, – увернулся Федя.

- А где этот дом? Адрес сказал?

- Отвали, сказал.

- А чего ты сразу-то не согласился?

- Не в цвет мне это дело.

- Чего так?

- На Пречистенке сработать – это тебе не в гадюшнике задрипанном покупочку сбацать. Тут засыпаться – раз плюнуть. Место чистое, на каждом углу постовой. Если и возьмёшь барахло – так его ещё оттедова унести надо. Там ни одной стоящей подворотни нет. И на штенгель плохая надёжа. Не на себе же всё переть. Пока мы дом будем потрошить, околоточный унтер наш возок обшмонает сверху до низу и станет дожидаться нас, как дорогих гостей. А ты ещё вякнул, что он жёлтый, как лимон.

- Нет, Федя, он не доносчик. Ему нужно кольцо. Зачем? Его дело. Ему указали на тебя, как на фартового, который сворочит ему это дело. Вот он и припёрся к тебе. В назначенный день, когда ты пришлёпаешь туда со своими, он заплатит хрусты прислуге, и она согласится уйти на весь вечер, прикинуться больной или спрятаться в чулан. Ты вынесешь ему кольцо, и он исчезнет. А как уж ты будешь выбираться из этого дерьма – не его дело. На то ты и рыска – вор опытный, чтобы позаботиться о себе сам.

- Вот гнида. А с чего ты взял, что это дело – дерьмо? За каким хреном ты-то ко мне припёрся?

- Говорю: у меня с ним счёты.

- Какие такие счёты, если ты даже не знаешь, как он выглядит? – прищурился вор.

- Он, падла, хитрый. Откуда я знаю, может он вместо себя кого другого прислал с тобой договариваться. А дело это не просто дерьмовое, как ты думаешь, а ещё и мокрое, – втолковывал ему Собакин. - Этот перстень хозяин дома всегда при себе держит. Усёк? И, за здорово живёшь, он с ним не расстанется. А это значит, что или он тебя или ты его или кто-то ещё вас хлопнет на этом деле.

- Урою, гада, – потемнел пьяными глазами Рыжик.

- Нет, Федя, - мотнул головой Яша, – он мой. Я тебе за него рыжиками отстёгиваю, и ты, при своей кодле, дал слово его не трогать.

Не зная счёта времени, Ипатов лежал на вонючем лежаке, как в аду среди грешников. Красноватые блики жаровни выхватывали из темноты полубезумные обкуренные лица наркоманов и снова погружали их во мрак. На нарах всё время кто-то бормотал непонятное, вскрикивал в дурном забытьи, хрипло ругался, смеялся или плакал. Полежав с полчаса, Александр Прохорович освоился с темнотой и начал разбираться в подробностях своего удручённого положения. В притоне было два выхода: один – дальний, с дверью, откуда они пришли с Собакиным и Расписным, другой - в стене, прикрытый драным, ватным одеялом. Надо полагать, что последний вёл наверх, на улицу, судя по свежему воздуху, который приносили с собой посетители зловонного подвала. Да и публика оттуда шла прямо-таки благообразная: прилично одетое ворье и проститутки. А вот из дальней норы выползало всё больше полуголое отребье и, изрыгая проклятья, канючило покурить в долг. Сказочник отвечал отборной бранью, выталкивал их вон и грозился позвать Мордашку. Вскоре Александр Прохорович сподобился увидеть этого обитателя подземелья, когда надо было выпроводить особо расходившегося клиента.

- Святые угодники, помогите! – прошептал Ипатов, увидев вышибалу.

Это был большой, полуголый человек с пудовыми кулачищами и жутко обезображенным лицом. Похоже, что оно когда-то было жестоко изрезано бритвой. Неправильно сросшиеся края кожи образовали чудовищные фиолетовые бугры по всему лицу, если таковым можно было назвать это месиво. Он слушался Сказочника беспрекословно, а все клиенты боялись его, как огня.

«Видимо, именно этот урод и выбрасывает всех неугодных «плавать» в Яузе. Вырваться из его лап – немыслимо, - с содроганием думал Ипатов. – Должно быть, уже светает. Где же Вильям Яковлевич? Если не придёт – буду прорываться наверх через проход в стене».