Гонсало Гинер - Тайна масонской ложи

Впоследствии Тимбрио и Силерио узнали, что их имущество было разделено между коррехидором{Коррехидор — управляющий в провинциях феодальной Испании.}, двумя судьями и офицером, руководившим арестом, и тогда они поклялись, что не пожалеют жизни, чтобы должным образом отомстить этим четверым и всем бездействовавшим очевидцам их столь позорного ареста.

Поднявшись на небольшой холм, заключенные встретились с еще одной колонной, состоявшей из подростков, направлявшихся на работу в мастерские. Некоторые из этих детей из-за своей жуткой худобы были похожи на ходячие скелеты.

— Погляди на этих затурканных чертенят! Их шпыняют хуже, чем скотину!

Произнесший эти слова Тимбрио тут же получил удар по голове, от которого у него открылась еще не зажившая рана возле брови, и из нее ручьем хлынула кровь. Ударивший его охранник крикнул, чтобы он перестал болтать на своем цыганском жаргоне, а шел молча, как и все остальные.

Вскоре супруга адмирала донья Мария Эмилия Сальвадорес, направляясь со своими служанками на восьмичасовую мессу, тоже натолкнулась на колонну подростков-цыган, ковыляющих по центральной площади тюрьмы в сторону мастерской, где выполнялись плотницкие работы и готовились материалы для конопачения кораблей.

Марию Эмилию поразил плачевный вид этих цыганят, однако больше всего ее внимание привлек один из них, чья кудрявая светловолосая голова сразу бросалась в глаза. Ему было лет тринадцать. Он был самым худым из всех детей, шел в конце колонны и выглядел таким грустным и одиноким, что казался еще более несчастным, чем остальные подростки.

Мария Эмилия попросила одну из своих спутниц навести справки об этом мальчике — как его зовут и кто он такой, причем сделать это как можно быстрее. Она остановилась и смотрела ему вслед до тех пор, пока он не исчез за углом. Ее охватило странное чувство пустоты, и, сама не зная почему, она вдруг захотела догнать этого мальчика и крепко обнять его.

Образ этого человечка стоял у нее перед глазами на протяжении всей мессы, а еще она упомянула о нем на последовавшей за мессой исповеди. Однако исповедник истолковал эти чувства лишь как отражение ее неудовлетворенного материнского инстинкта.

Вернувшись домой, Мария Эмилия долго и мучительно размышляла об увиденном ею подростке, потому что — она и сама не знала, как такое могло произойти, — этот мальчик заставил ее вспомнить о тех сторонах жизни, о которых она уже давно позабыла. Он показался ей ключом, открывавшим дверь, через которую можно войти, а вот выйти через нее уже никак нельзя, в каком бы направлении тебя затем ни понесла слепая судьба.

Адмирал Гонсалес де Мендоса лично следил за ходом земляных работ. Его охватило отчаяние из-за ничтожности результатов, достигнутых заключенными-цыганами. Чтобы обеспечить строительство новых доков, необходимо было перенести русло канала, проходившего в прилегающей зоне, однако почва, на которой приходилось работать, оказалась необычайно влажной. Это была даже не почва, а самый настоящий ил.

Заключенным действительно было очень трудно работать ид этом участке: их ноги увязали в болотной жиже по колено, а цеп и и оковы еще больше ограничивали движения. Хотя в каждом доке работало по тысяче человек, результат труда оказывался таким ничтожным, как будто их количество не превышало сотни.

А еще заключенные все время выражали свое недовольство: они шумно жаловались то на неудобства, которое доставляли им оковы, то на скудость рациона, то вообще на тяжкие условия труда.

Вспышки насилия и попытки к бегству стали такими частыми, что весь воинский состав верфи уже не столько выполнял обычные для военно-морской базы задачи, сколько присматривал за заключенными и подавлял беспорядки.

— Сеньор, пожалуйста, выслушайте меня!

Секретарь Карраско попытался привлечь к себе внимание адмирала и тем самым вывел его из задумчивости.

— В доке, где сейчас устанавливают шпангоуты нового фрегата «Победа», началась серьезная потасовка.

Раскрасневшееся лицо юноши наглядно свидетельствовало о том, что он бежал сюда со всех ног.

Адмирал сокрушенно вздохнул. Ему еще совсем недавно казалось, что хуже быть уже не может, однако судьба, по-видимому, решила подкинуть ему новые напасти.

— А как это началось? — спросил он, стремительно шагая к месту потасовки.

— Там двенадцати цыганам поручили изготавливать металлические детали для новых фрегатов. Когда они начали работать с наковальнями, молотами и огнем, никому и в голову не пришло, что они вздумают найти всему этому другое применение. Однако именно это и произошло: они вдруг ни с того ни с сего расквасили головы десятерым нашим рабочим, а еще пятерым поломали ребра. Когда я побежал сюда, они бились врукопашную с пятнадцатью нашими солдатами, а еще пытались поджечь весь запас древесины на складе.

— Клянусь, что на этот раз им несдобровать!

Гонсалес де Мендоса в ярости сжал кулаки, а затем, выхватив саблю, еще быстрее зашагал в сторону мастерской, намереваясь самым решительным образом подавить вспыхнувший бунт.

Из иллюминаторов готового почти на треть корпуса корабля валил густой черный дым, а в имевшийся в борту проем входили вызванные на подкрепление солдаты, в то время как наружу выкарабкивались раненые.

Внутри корпуса корабля двенадцать цыган отчаянно сражались среди клубов дыма против двух десятков солдат, размахивая кольями, молотами и железными прутьями. С помощью этого «оружия» они давали достойный отпор вооруженным саблями солдатам.

Адмирал не стал слушать увещеваний своего помощника, убеждавшего его не вмешиваться и позволить солдатам самим справиться с цыганами. Даже не замедлив шага, он бросился на одного из бунтовщиков. Тот не успел уклониться от удара, и сабля адмирала пронзила его насквозь, войдя ему в живот по самую рукоятку. Однако на адмирала тут же сбоку напал другой цыган, который сначала ударом молота перебил ему позвоночник, а затем еще одним ударом размозжил череп.

Такой поворот в ходе схватки был настолько неожиданным, что обе враждующие стороны на несколько секунд замерли, оторопело уставившись на погибшего адмирала, а затем с еще большей яростью набросились друг на друга. Схватка закончилась гибелью всех двенадцати взбунтовавшихся цыган, однако потери со стороны солдат увеличились еще на десять человек.

Сидя перед маркизом де ла Энсенадой, Мария Эмилия по его просьбе рассказывала ему о том, какие чувства охватили ее после гибели мужа.

— Узнав о его смерти, я была просто убита горем. Во время его похорон на меня произвели сильнейшее впечатление грохот двадцати одного залпа, сделанного из пушек, а еще смешавшиеся запахи пороха и пыли. Теперь же, оставшись одна, я чувствую полную растерянность.